Из дневника одесситки Лакиер Елены Ивановны (1899-?): большевистская чума
(Студентка Одесской консерватории, машинистка и переводчица. В 1920-м покинула Россию).
"1919 г. 5 апреля (23 марта). Воскресенье. Одесса теперь на осадном положении, т. к. большевики близко, и опасаются какого-нибудь подвоха с их стороны. Они хитростью взяли Херсон и Николаев и подвигаются к Одессе. Они очень сильны и великолепно организованы.
Одесса вся полна греков и французов и имеет какой-то восточный колорит. Всюду разъезжают, гремя, высокие французские двуколки, запряженные рослыми мулами; ими управляют загорелые зуавы, очень живописные в красных фесках; бредут ослики, нагруженные разными разностями; часто можно встретить черномазых тюркосов, скалящих ослепительные зубы. Всюду бегут французские офицеры, похожие на медведей в широких собачьих шубах, румыны все голубые с золотом, и лишь изредка мелькают белые фуражки английских матросов. Теперь на рейде стоит «Инкрочиаторе Рома», и на улицах появилась масса итальянцев в коротких синих плащах".
"1920 г. 26 января (13 января). Южная Корабельная Сторона, Морские Казармы 31-го Флотского Экипажа. Одесский Хирургический Госпиталь Красного Креста.
Столько перемен произошло за это время, что я даже не знаю, с чего начать.
С середины декабря в Одессе началась форменная паника: все стали подготовляться к эвакуации, писать удостоверения и пропуски, чтобы при первой опасности скрыться. Все в Кресте решили бежать, т. к. большевики считают его контрреволюционной организацией.
Я переговорила с уполномоченным и написала прошение о переводе меня в Крым. На следующее утро он поставил на нем резолюцию: «назначить письмоводителем или делопроизводителем в первый госпиталь, который будет отправлен в Крым».
Первым оказался Одесский Хирургический. Наконец был назначен день отъезда, на английском транспорте «Ганновер». Погрузили также 960 человек раненых. Мама не захотела ехать с нами и осталась в Одессе.
У меня было дела по горло, т. к. я оказалась единственным человеком, говорившим по-английски. В перевязочной, в палатах, главный врач — никто не мог обходиться без меня. Но англичане очень недружелюбно отнеслись к нам: никуда не позволяли выходить, не давали кипятку, нельзя было достать даже куска хлеба. Но мы с бабушкой ели прекрасно благодаря протекции инженера и второго стюарда, нам каждый день подавали завтрак, обед, чай, ужин и вечером какао...
Пробыли мы ровно неделю на пароходе и наконец высадились в Севастополе. Нам на дорогу надавали целую гору сандвичей. Мы сели на него 23-го декабря, провели там Рождественские праздники и высадились 29-го декабря.
Наконец на ялике поехали на Корабельную Сторону, в казармы — огромнейшие, холодные, на самом верху высокого холма. Почти все стекла выбиты, никакого отопления, — и ужасный, подавляющий холод, три градуса тепла, редко четыре. Первую ночь я проспала совершенно одетая, в шубе и ботах, и утром, проснувшись, рыдала от холода. Никогда не думала, что от него бывает так мучительно больно.
В первый день Нового года мы с Л. ходили в город и по дороге иронизировали над собой: он по своей специальности учитель истории, а теперь старший санитар. Я музыкантша, а теперь писарь. Вдруг он резко потянул меня за рукав: «Осторожно, не смотрите вправо!» Я, конечно, совершенно машинально посмотрела и увидала, что на фонаре медленно раскачивался повешенный... еще немного — и я бы его задела. Часто, несмотря на добровольческую власть, большевистские элементы города сводили счеты с неосторожными офицерами, которые выходили в одиночку по ночам.
Через пять дней начали привозить раненых партиями по 75-100 человек, и для меня началась бешеная работа. Я вставала каждый день в 7 часов, в 8 уже сидела в канцелярии или, если прибывали новые раненые, бежала заполнять приемные листки в палаты и там проводила целые дни. На днях был такой случай: привезли новую партию, и я, проходя мимо, увидала, что носилки одного из раненых покачнулись и он начал скользить на пол. Я подбежала и схватила его в объятия, чтобы удержать на месте. Вдруг кто-то сзади поднял меня за шиворот, и, обернувшись, я увидела главного врача, который гневно воскликнул: «Сумасшедшая, что вы делаете? У этого раненого рожа!» Я даже не знала, что существует такая болезнь, и была страшно удивлена его вспышке.
Сейчас же раненые привязались ко мне и скучали, если я не приходила. Я была их юрисконсультом, исполняла их поручения, хлопотала за них перед старшим врачом, кстати сказать, удивительно сухим человеком.
Но все же я проклинаю себя, что уехала из Одессы, поддавшись панике. Променять чудесную службу, хорошее жалованье, большой город на захолустный городишко, где мы сидим взаперти, и быть заваленной неинтересной работой. Конечно, я никогда не предполагала, что будет так плохо во всех отношениях. Из госпиталя так далеко до Севастополя, что каждый день ходить нельзя, да еще при такой гололедице, которая держится все время. Надо спуститься по лестнице до бухты, затем пройти по узкому и всегда скользкому понтонному мосту на другой берег и подняться на Екатерининскую улицу по такой же крутой лестнице наверх. Захватывает дыхание, когда кончишь все это восхождение и наконец попадешь в город. Прямо насмешка, что я приехала сюда лечить свою печень после желтухи: ни молока нет, ни гулять нельзя, т. к. негде. Занесенная снегом дикая Корабельная Сторона не располагает к прогулкам, да и холод адский. Все время свирепствуют бури, окна заносит снегом, коченеют руки так, что трудно писать.
Мы коротаем вечера, сидя при свете заплывшего огарка и кутаясь в шубы и пледы. Цементный пол леденит ноги, и у всех начал проявляться ревматизм. Но все-таки, что из всего этого выйдет?"
"1920 г. 4 февраля (22 января). В городе странная паника — большевистские войска быстро приближаются к Севастополю. По словам некоторых, будто бы уже занят Перекоп.
На этот раз мы с бабушкой решили бежать во что бы то ни стало — но единственный выход из Севастопольской ловушки — это морем. Я стала метаться по городу, выискивая способ эвакуироваться, обила все пороги и всюду получила отказ, т. к. не принадлежу к военной семье. Долго беседовала с британским консулом, умоляла его мне посодействовать, но он сам не мог ничего сделать и при всем желании был бессилен помочь.
Кроме страха перед приходом большевиков, нас пугал еще другой ужасный призрак: эпидемия сыпного тифа. Весь наш госпиталь был поражен, и главное, стали им заболевать члены медицинского персонала. Рядом с нами в комнате слегли сегодня две сестры милосердия. Теперь — очередь за нами. Бедная бабушка совсем извелась, обсыпая нас и наши вещи нафталином, т. к. кто-то ей сказал, что сыпнотифозные вши очень боятся этого запаха...
Все наши чемоданы сложены, мы ждем только случая, чтобы покинуть Севастополь, — но как?
5 февраля (23 января). Утром. Свершилось, жребий брошен! Мы покидаем Россию. Опишу в кратких словах, т. к. нет времени.
Вчера полковник С. зашел к нам и сказал, что у пристани стоит санитарное английское судно «Глостер Кастль», на котором отправляют часть наших раненых в Константинополь. Он посоветовал мне сходить туда и узнать, т. к. видел, что садится также частная публика.
Мне показалось это совершенно безнадежным, но для очистки совести все же решила пойти. Рано утром мы с ним отправились в порт. Со слезами на глазах я безнадежно взирала на белоснежного гиганта, не имея ни малейшей надежды получить разрешение не эвакуацию. Кто я? Даже не жена раненого офицера, а какая-то не известная никому девушка.
Поднялись на палубу, где встретил нас капитан парохода. Я обратилась к нему по-английски, прося позволения эвакуироваться, т. к. иначе мне грозит расстрел со стороны большевиков. Он очень любезно препроводил нас к главному врачу Аткинсону, которому я подробнее объяснила свое отчаянное положение. Он сказал, что не имеет ничего против, тем более что, зная английский язык, я могу быть ему очень полезна. Но для моего принятия на борт необходимо официальное разрешение русских властей, в лице главного врача Морского госпиталя, О.
Тут меня покинула всякая надежда. Я уже слышала в ушах отрицательный ответ от главного врача... И вдруг вырос передо мной М., белокурый моряк с голубыми глазами и светлой бородой, точно Архангел Гавриил, — и все свершилось по мановению его волшебного меча! Несмотря на колоссальную очередь перед кабинетом О., он провел меня к нему внутренним ходом, и тот почему-то дал сразу свое согласие без всяких затруднений. Почему? Ведь они меня совершенно не знали! Это было одно из чудесных избавлений, которыми полна моя жизнь...
Как на крыльях вернулась я на Корабельную Сторону, объявив бабушке радостную новость. Все меня поздравляли. Старший врач сразу дал свое разрешение и состряпал удостоверение, что я уезжаю в командировку за границу в качестве переводчицы, с сопровождающей меня бабушкой. Итак, сегодня, в два часа дня, мы покидаем Россию — может быть, навсегда!"
Комментарии
Отправить комментарий