Игумен Игнатий (Душеин): Пахомий
Пахомий
В дом скорби мы приехали без благословения наместника монастыря – архимандрита Гавриила. Он и слышать не хотел о таком путешествии. Его можно понять: кому хочется, чтобы видели плоды его «работы».
«Психушка», в народе именуемая «Бушмановкой», не производила плохого впечатления. Напротив: чистенькие газончики, травка, спокойный персонал, присматривающий за группками больных, невинно развлекавшихся в специально отведенных для этого местах.
Пахомий был в больничной одежде. Вопреки нашему ожиданию, он выглядел неплохо, всех узнавал, улыбался, охотно разговаривал.
Нес он, правда, всякую околесицу, и с первого произнесенного слова видно было, что он «не в себе». Мы поговорили недолго и с тяжелым чувством поехали обратно в монастырь. Тогда еще это был мой дом.
***
Когда-то я видел Пахомия другим. Высокий и подтянутый, он был переведен в Калугу из монастыря Спаса Нерукотворного в Клыково, что возле Оптиной пустыни. Одно время он даже был там за старшего.
Шел 1995-й год. В Калуге Пахомий сразу подружился с Амвросием – они и внешне были похожи: оба высокие, стройные, сильные, молодые. Они вместе читали монашеское правило, трудились, проводили свободное время. В отличие от Амвросия, Пахомий в то время производил впечатление человека совершенно здорового на голову, довольно трезво мыслил и рассуждал. Переводом в Калугу он был сильно огорчен: его влекла монастырская жизнь. Знал бы он, чем для него эта Калуга закончится, убежал бы в Клыково, нарушив все благословения.
В 1996-м году в Калуге с Пахомием произошло что-то нехорошее. Позже я узнал, что именно: он оказался в постели с одной дамой, через которую, как я узнал еще позже, прошла половина епархиальных монахов. Дама была женой священника…
Так или иначе, Пахомий был спешно переведен в Боровский монастырь с временным запретом в служении. Там уже был его друг Амвросий. Они снова оказались вместе.
Я тогда часто посещал Боровский монастырь, писал прошения о переводе туда, приезжал служить. С Пахомием и Амвросием я виделся регулярно. Наместник гнобил их обоих как мог, но Пахомию доставалось больше. Наместник не допускал его до службы почти год, хотя официальный запрет на служение был назначен на 40 дней.
Они с Амвросием постоянно вкалывали на самых тяжелых работах: песок, щебень, бетон. На службе они были всегда неукоснительно утром и вечером – они любили службу. В таком режиме было сложно жить, я удивлялся их выносливости. Тогда я еще думал, что мудрый наместник умелой рукой воспитывает молодых новоначальных монахов. О, детская наивность!
***
В братии Боровской обители я оказался в ноябре 1996-го. Пахомий и Амвросий были неразлучны. Они были вместе всегда. Весь монастырь посмеивался над ними, тем более что они никогда не отвечали ни на какие насмешки. Монахов в обители было мало, и все были на виду.
Зимой наместник привез в гости схиигумена Илия из Оптиной. Он там был духовником, и над ним сиял ореол старческой харизмы. Главная цель наместника была в дискредитации схиархимандрита Власия, духовника Боровского монастыря, которого наместник терпеть не мог. С первого дня своего наместничества Гавриила терзала эта маниакальная страсть. Сам он был пострижен из попов-целибатов за месяц перед назначением, практически не знал службы, с монашеством был знаком по книжкам. На своем приходе в Калуге он слыл за очень духовного пастыря, занимался «отчиткой», а среди духовенства имел кличку «шаман».
Проживавший в обители с момента открытия Власий, с его огромным опытом приходской и монастырской жизни, доскональным знанием служб, феноменальной памятью и своеобразным обаянием, сразу был воспринят Гавриилом как враг и конкурент. А поскольку христианину врагов как бы положено любить, то, после недолгих усилий, Власий был превращен нездоровым сознанием наместника во врага Божьего, которого вроде и любить теперь было уже не обязательно.
Не проходило и дня, чтобы наместник не выловил в монастыре паломника или паломницу в трапезной, лавке, храме или на лестнице «розового» корпуса, и не разразился бы длительной речью, часа на три. Он мог с упоением рассказывать, какой ужасный человек этот Власий. Выливались ушаты всяких мерзких сплетен, вперемежку с повествованиями из собственной личной духовной, и просто личной жизни. Попавшаяся на разговор жертва не могла убежать – не позволял статус собеседника – и была вынуждена впитывать поток фекалий сановитого витии.
Наместник мечтал, что отец Илий каким-то образом выскажется против Власия. Как и следовало ожидать, ничего подобного не произошло. Оптинская «звезда духа», наоборот, публично высказалась в поддержку местного духовника. А еще отец Илий был с давних времен духовником Пахомия. Этот приезд стал поворотным пунктом отношений наместника к последнему. После разговора с о. Илием наместник стал допускать Пахомия до службы. Правда, тут началась другая крайность – Пахомий служил почти год подряд ежедневно и без перерыва. Собственно, это его и сорвало окончательно.
В марте 1997-го я был назначен казначеем монастыря. Началась жизнь суетная и шумная, с монастырем связанная только воскресными богослужениями. Бытие двух братьев, Пахомия и Амвросия, на какое-то время выпало из сферы моего внимания. Менее чем через год я отказался от казначейства и попытался вернуться к жизни простого монастырского обитателя. К тому времени наша парочка уже прошла «точку невозврата».
От ежедневного служения в холодном соборе Пахомия бил жестокий гнойный кашель. Он ходил по алтарю с баночкой и харкал в нее мокротой. Мысль попросить наместника не ставить его ежедневно служить просто не приходила в его голову.
Однажды, на день преп. Сергия Радонежского 8 октября 1997 года, я, оказавшись на службе, прямо предложил ему «послать» наместника подальше и поберечь здоровье. «Пахомий, ты просто себя погубишь», – говорил я. Он ответил: «Надо умереть на послушании». Я только развел руками. Наместник «не замечал» ничего.
***
Наступило лето 1998-го года. У Пахомия начались первые признаки нервно-психического срыва. Он начал «юродствовать» – стал иногда ходить по монастырю босиком. Служил он по-прежнему почти каждый день – на износ.
Это происходило на глазах у всех. В свое оправдание я могу сказать, что сделал все от меня зависящее, хотя, скорее всего, болезнь Пахомия была уже неизбежной.
В то время к управляющему нашей епархией еще можно было попасть по обычному звонку, и я попросился к нему на аудиенцию и прибыл в Данилов монастырь, прямо в ОВЦС. Выложил все, что видел, предупредил, что Пахомий, в частности, на грани срыва. Климент выслушал внимательно и сказал, что разберется. Он знал, что у меня с наместником нелады и, видимо, полагал, что я был необъективен.
Как я позже узнал от отца Авксентия (об этой жертве я напишу отдельно), архиерей звонил наместнику. Тот, разумеется, заверил его, что «в Багдаде все спокойно», Игнатий зря мутит воду, все хорошо.
А через две недели Пахомия «сорвало» — начался бред. Сумасшествие его стало очевидно для всех. Наместник тут же позвонил архиерею и предложил, с присущей ему отеческой любовью, сдать Пахомия в психушку.
Климент приехал лично. Помню, как они с Пахомием беседовали на скамейке напротив «погребного» корпуса монастыря. В тот же день Климент сам увез Пахомия. Говорили, что он вернул его в Клыково. Позже мы узнали, что у Пахомия было обострение и из Клыково его госпитализировали на «Бушмановку». Там-то мы его и навестили.
***
Шла осень 2006 года. Уже семь лет я снова служил на приходе, из которого десять лет назад так просился в монастырь… Наша воскресная школа отправилась в очередное паломничество. Маршрут: Оптина – Шамордино. По дороге выяснилось, что можно заехать в Клыково. Я согласился с радостью: никогда там не был раньше.
Мы с детьми осмотрели монастырский храм и домик покойной схимницы Сепфоры. Я спросил у девушки в лавке (кругом в мужских монастырях девушки), не известно ли что-нибудь об иеромонахе Пахомии. Закутанная в черное девица смутилась, внимательно посмотрела на меня, и поинтересовалась, откуда я про него знаю. После объяснений про Боровск, она успокоилась, и согласилась «дать показания». К своему удивлению, я узнал, что Пахомий в обители (хоть и возят его периодически в «психушку») и даже иногда служит. Мне разрешили посетить его. С волнением я открыл дверь небольшой келии. Пахомия я не видел лет восемь…
Он лежал на кровати в каких-то белых тряпках, в комнате было душно и пахло нестиранным бельем. Он сразу узнал меня и заулыбался. Сказал, что живет только службой. Пропел какую-то частушку про галоперидол. В постели он проводил целые дни. Это был не тот Пахомий, которого я знал раньше, это была тень.
На обратном пути я мысленно поблагодарил Бога за то, что армейская молодость научила меня «посылать» иногда подальше начальство с их «благословениями», и что в Боровской обители я так «послушанию» и не навык.
Говорят, что сумасшествие – легкий путь спасения. Возможно. Будет ли легким спасение у тех, кто доводит до сумасшествия других? Сомневаюсь.
Игумен Игнатий (Душеин)
Великий Пост 2008 г. Мятлево
«Психушка», в народе именуемая «Бушмановкой», не производила плохого впечатления. Напротив: чистенькие газончики, травка, спокойный персонал, присматривающий за группками больных, невинно развлекавшихся в специально отведенных для этого местах.
Пахомий был в больничной одежде. Вопреки нашему ожиданию, он выглядел неплохо, всех узнавал, улыбался, охотно разговаривал.
Нес он, правда, всякую околесицу, и с первого произнесенного слова видно было, что он «не в себе». Мы поговорили недолго и с тяжелым чувством поехали обратно в монастырь. Тогда еще это был мой дом.
***
Когда-то я видел Пахомия другим. Высокий и подтянутый, он был переведен в Калугу из монастыря Спаса Нерукотворного в Клыково, что возле Оптиной пустыни. Одно время он даже был там за старшего.
Шел 1995-й год. В Калуге Пахомий сразу подружился с Амвросием – они и внешне были похожи: оба высокие, стройные, сильные, молодые. Они вместе читали монашеское правило, трудились, проводили свободное время. В отличие от Амвросия, Пахомий в то время производил впечатление человека совершенно здорового на голову, довольно трезво мыслил и рассуждал. Переводом в Калугу он был сильно огорчен: его влекла монастырская жизнь. Знал бы он, чем для него эта Калуга закончится, убежал бы в Клыково, нарушив все благословения.
В 1996-м году в Калуге с Пахомием произошло что-то нехорошее. Позже я узнал, что именно: он оказался в постели с одной дамой, через которую, как я узнал еще позже, прошла половина епархиальных монахов. Дама была женой священника…
Так или иначе, Пахомий был спешно переведен в Боровский монастырь с временным запретом в служении. Там уже был его друг Амвросий. Они снова оказались вместе.
Я тогда часто посещал Боровский монастырь, писал прошения о переводе туда, приезжал служить. С Пахомием и Амвросием я виделся регулярно. Наместник гнобил их обоих как мог, но Пахомию доставалось больше. Наместник не допускал его до службы почти год, хотя официальный запрет на служение был назначен на 40 дней.
Они с Амвросием постоянно вкалывали на самых тяжелых работах: песок, щебень, бетон. На службе они были всегда неукоснительно утром и вечером – они любили службу. В таком режиме было сложно жить, я удивлялся их выносливости. Тогда я еще думал, что мудрый наместник умелой рукой воспитывает молодых новоначальных монахов. О, детская наивность!
***
В братии Боровской обители я оказался в ноябре 1996-го. Пахомий и Амвросий были неразлучны. Они были вместе всегда. Весь монастырь посмеивался над ними, тем более что они никогда не отвечали ни на какие насмешки. Монахов в обители было мало, и все были на виду.
Зимой наместник привез в гости схиигумена Илия из Оптиной. Он там был духовником, и над ним сиял ореол старческой харизмы. Главная цель наместника была в дискредитации схиархимандрита Власия, духовника Боровского монастыря, которого наместник терпеть не мог. С первого дня своего наместничества Гавриила терзала эта маниакальная страсть. Сам он был пострижен из попов-целибатов за месяц перед назначением, практически не знал службы, с монашеством был знаком по книжкам. На своем приходе в Калуге он слыл за очень духовного пастыря, занимался «отчиткой», а среди духовенства имел кличку «шаман».
Проживавший в обители с момента открытия Власий, с его огромным опытом приходской и монастырской жизни, доскональным знанием служб, феноменальной памятью и своеобразным обаянием, сразу был воспринят Гавриилом как враг и конкурент. А поскольку христианину врагов как бы положено любить, то, после недолгих усилий, Власий был превращен нездоровым сознанием наместника во врага Божьего, которого вроде и любить теперь было уже не обязательно.
Не проходило и дня, чтобы наместник не выловил в монастыре паломника или паломницу в трапезной, лавке, храме или на лестнице «розового» корпуса, и не разразился бы длительной речью, часа на три. Он мог с упоением рассказывать, какой ужасный человек этот Власий. Выливались ушаты всяких мерзких сплетен, вперемежку с повествованиями из собственной личной духовной, и просто личной жизни. Попавшаяся на разговор жертва не могла убежать – не позволял статус собеседника – и была вынуждена впитывать поток фекалий сановитого витии.
Наместник мечтал, что отец Илий каким-то образом выскажется против Власия. Как и следовало ожидать, ничего подобного не произошло. Оптинская «звезда духа», наоборот, публично высказалась в поддержку местного духовника. А еще отец Илий был с давних времен духовником Пахомия. Этот приезд стал поворотным пунктом отношений наместника к последнему. После разговора с о. Илием наместник стал допускать Пахомия до службы. Правда, тут началась другая крайность – Пахомий служил почти год подряд ежедневно и без перерыва. Собственно, это его и сорвало окончательно.
В марте 1997-го я был назначен казначеем монастыря. Началась жизнь суетная и шумная, с монастырем связанная только воскресными богослужениями. Бытие двух братьев, Пахомия и Амвросия, на какое-то время выпало из сферы моего внимания. Менее чем через год я отказался от казначейства и попытался вернуться к жизни простого монастырского обитателя. К тому времени наша парочка уже прошла «точку невозврата».
От ежедневного служения в холодном соборе Пахомия бил жестокий гнойный кашель. Он ходил по алтарю с баночкой и харкал в нее мокротой. Мысль попросить наместника не ставить его ежедневно служить просто не приходила в его голову.
Однажды, на день преп. Сергия Радонежского 8 октября 1997 года, я, оказавшись на службе, прямо предложил ему «послать» наместника подальше и поберечь здоровье. «Пахомий, ты просто себя погубишь», – говорил я. Он ответил: «Надо умереть на послушании». Я только развел руками. Наместник «не замечал» ничего.
***
Наступило лето 1998-го года. У Пахомия начались первые признаки нервно-психического срыва. Он начал «юродствовать» – стал иногда ходить по монастырю босиком. Служил он по-прежнему почти каждый день – на износ.
Это происходило на глазах у всех. В свое оправдание я могу сказать, что сделал все от меня зависящее, хотя, скорее всего, болезнь Пахомия была уже неизбежной.
В то время к управляющему нашей епархией еще можно было попасть по обычному звонку, и я попросился к нему на аудиенцию и прибыл в Данилов монастырь, прямо в ОВЦС. Выложил все, что видел, предупредил, что Пахомий, в частности, на грани срыва. Климент выслушал внимательно и сказал, что разберется. Он знал, что у меня с наместником нелады и, видимо, полагал, что я был необъективен.
Как я позже узнал от отца Авксентия (об этой жертве я напишу отдельно), архиерей звонил наместнику. Тот, разумеется, заверил его, что «в Багдаде все спокойно», Игнатий зря мутит воду, все хорошо.
А через две недели Пахомия «сорвало» — начался бред. Сумасшествие его стало очевидно для всех. Наместник тут же позвонил архиерею и предложил, с присущей ему отеческой любовью, сдать Пахомия в психушку.
Климент приехал лично. Помню, как они с Пахомием беседовали на скамейке напротив «погребного» корпуса монастыря. В тот же день Климент сам увез Пахомия. Говорили, что он вернул его в Клыково. Позже мы узнали, что у Пахомия было обострение и из Клыково его госпитализировали на «Бушмановку». Там-то мы его и навестили.
***
Шла осень 2006 года. Уже семь лет я снова служил на приходе, из которого десять лет назад так просился в монастырь… Наша воскресная школа отправилась в очередное паломничество. Маршрут: Оптина – Шамордино. По дороге выяснилось, что можно заехать в Клыково. Я согласился с радостью: никогда там не был раньше.
Мы с детьми осмотрели монастырский храм и домик покойной схимницы Сепфоры. Я спросил у девушки в лавке (кругом в мужских монастырях девушки), не известно ли что-нибудь об иеромонахе Пахомии. Закутанная в черное девица смутилась, внимательно посмотрела на меня, и поинтересовалась, откуда я про него знаю. После объяснений про Боровск, она успокоилась, и согласилась «дать показания». К своему удивлению, я узнал, что Пахомий в обители (хоть и возят его периодически в «психушку») и даже иногда служит. Мне разрешили посетить его. С волнением я открыл дверь небольшой келии. Пахомия я не видел лет восемь…
Он лежал на кровати в каких-то белых тряпках, в комнате было душно и пахло нестиранным бельем. Он сразу узнал меня и заулыбался. Сказал, что живет только службой. Пропел какую-то частушку про галоперидол. В постели он проводил целые дни. Это был не тот Пахомий, которого я знал раньше, это была тень.
На обратном пути я мысленно поблагодарил Бога за то, что армейская молодость научила меня «посылать» иногда подальше начальство с их «благословениями», и что в Боровской обители я так «послушанию» и не навык.
Говорят, что сумасшествие – легкий путь спасения. Возможно. Будет ли легким спасение у тех, кто доводит до сумасшествия других? Сомневаюсь.
Игумен Игнатий (Душеин)
Великий Пост 2008 г. Мятлево
Комментарии
Отправить комментарий