Интервью митрополита Кирилла (Гундяева) Якову Кротову об о.Георгии Кочеткове, о.Александре Мене, митр. Никодиме (Ротове) и др. в 1991 г.

Служение ректора Ленинградской духовной академии архиепископа Выборгского Кирилла (Гундяева). Справа — его иподьякон Георгий Кочетков. 1982 г.

...Он (Кочетков) отчасти был причиной того, что меня вышибли из Ленинграда. Юра Кочетков с моего благословения и с моего согласия, при моей некоторой помощи создавал катехизические кружки в Ленинграде. Он вызывал этим ярость местных властей. И я держал, прикрывал. его и отца Серафима Семкина, такой был тоже трудяга на этой же почве, сколько мог. Он был моим иподьяконом. Но вот однажды я уехал в Финляндию, и в это время произошел разгром одной из их встреч с баптистами. Я приезжаю - и митрополит Антоний Мельников мне заявляет, что он своей резолюцией исключил Кочеткова. И тогда я вступил в некоторый конфликт с митрополитом и с уполномоченным, который тоже был причастен к этому делу... 

"Мы с отцом Александром Менем чаще говорили по телефону. История вот с чего началась. Мой отец никогда не был лично знаком с о. Александром, но очень его уважал. Мой отец был священник. Но у него судьба особенная. Он был главным инженером на военном заводе, а принял сан в 1947 году. Он был репрессирован.

Но наиболее интересная судьба была у моего деда. Он был первым соловчанином, а вышел из тюрьмы после смерти Сталина, то есть провел в тюрьме больше тридцати лет. И, конечно, дед очень повлиял на формирование всей нашей семьи. Это был особенный человек.

Так вот, отец говорил мне об о. Александре Мене, когда я был еще студентом семинарии: что есть такой священник, способный, но к сожалению ему не дают возможности печататься.. и так далее.

А потом уже, будучи ректором Духовной Академии, я разговаривал с владыкой архиепископом Мелитоном, своим предшественником по академии, такой старец, который почитал очень отца Александра и подарил мне фотографию отца Александра - в молодом его возрасте.

Вокруг отца Александра было много молодежи. И один из этих молодых людей был через своих родителей знаком с моими родителями. Он ленинградец сам, пианист, сейчас, наверное, уже заграницей - он очень талантливый человек, лауреат конкурсов. И он помогал отцу Александру в чем-то, когда тот писал свою книгу "Истоки религии". Через него установился контакт с отцом Александром.

И когда я стал ректором Духовной Академии, то наше сотрудничество выражалось вот в чём. Отец Александр нуждался в переводной литературе. Он занимался экзегезой - и меня очень этот вопрос интересов, потому что я считал, что без научной экзегетики мы не может говорить о развитии богословия, потому что мы автоматически впадаем в схоластику. Мы должны начать обновления нашей богословской мысли в духовной школе через развитие библейского богословия.

Но само понятие библейского богословия почти отсутствовало в наших школах, и поэтому я занимался переводами книг по библейскому богословию и всё, что я переводил - не я лично, а у меня был целый штат переводчиков (кстати, если говорить об одной положительной роли Церкви в то время, то она помогала так называемым диссидентам физически существовать; они работали внештатно, нельзя было их оформлять, потому что если бы фамилии их где-нибудь прошли - например, Горичевой, то был бы невероятный скандал). В частности, замечательную работу сделала знаменитая женщина, доктор физико-математических наук Елена Ивановна Казмирчак-Полонская. Это очень известный астроном, потом она приняла постриг, сейчас она еще жива, совершенно ослепла, она создала в Ленинграде замечательный неофициальный богословский кружок. И вот она переводила прекрасную книгу: "Итоги богословия XX века". А помогал ей Сережа Сажин, теперь он в Кембридже или где-то еще, он специалист по космической физике. Один экземпляров всех переводов я посылал отцу Александру, потому что дело это дорогостоящее, и самому ему делать было бы и невозможно, и ненужно. И у нас установились очень добрые отношения.

Когда меня изгнали из Ленинграда в 1984 году в Смоленск - трудное было время, сделано было все, чтобы показать, что я в ссылку направлен. Я приехал в Смоленск в январе 1985 года, а решение было в декабре, в день десятилетия моего ректорства - думаю, специально. Я приехал в невероятный, больше 30 градусов, мороз, пошел в дом, где мне предназначалось жить, и обнаружил, что дом занят. Архиерей, который был до меня, оставил свои вещи, причем он их оставил так, что было впечатление, будто человек вышел на пять минут. Разбросанные ботинки, носки... И я понял, что это знак того, что я не должен жить в этом доме. Я же не могу войти в дом человека, где не заперто все, открыто, разбросаны личные вещи, не постелена кровать... И я поселился в сарае - в прямом смысле слова, в сарайчике без канализации, без водопровода, с огромными крысами. Я просыпался оттого, что по моей кровати бегали крысы.

И это все было, конечно, стратегией, чтобы показать мне: "Вот теперь твое место, и ты теперь с этим должен смириться. Ты забудь, что ты был ректором, куда-то заграницу ездил. Вот твое место". И вот в этот момент от меня многие шарахнулись. Не хочу называть имена, но даже люди, которых я мог считать хорошими знакомыми, которые всегда считались моими единомышленниками (слова друг я вообще стараюсь не употрелять).

А вот отец Александр был в числе тех немногих, кто не просто не побоялся проявить какое-то сочувствие, но даже написал мне письмо. И я почувствовал поддержку, благодаря этому письму. А потом, через некоторое время, когда забрезжила перестройка, хотя по настоящему её не было, у Церкви появилась возможность издавать книги. Совет по делам религий заявил в преддверии тысячелетия, что можно писать, что хотим. И вот тогда Синод поручил мне написать книгу о вере для современного человека. Такой катехизис. Я обсуждал этот вопрос с митрополитом Ювеналием, и он сказал мне: "Ты знаешь что, было бы очень неплохо, если бы вы вместе с отцом Александром взялись за это дело". И мы с ним созвонились.

Он мне позвонил после разговора с митрополитом Ювеналием. И говорит: "Владыка, я готов". Я говорю: "С радостью, отец Александр, я думаю, это будет хороший тандем, потому что у нас с вами, кажется, богословские взгляды общие". И мы с ним договорились. И каждый должен был представить свой план. И он мне прислал свой план, причем не всей книги, а первого раздела - "Учение о Боге", где он говорил о том, что неправильно в катехизисах все начинается с Троицы, что для современного человека говорить о Боге, начиная с Троицы, очень тяжело, он не может понять, что это значит. Мы его сразу оттолкнем, а нужно дать целостное восприятие Бога как Творца, а потом уже говорить о Троице и далее.

Я согласен в этим, потому что в апологетическом плане начинать знакомить человека с христианством с учения о Троице, укорененном в определенном културно-историческом и философском контексте, связанном с платонизмом - слишком много. И тут мы были с ним согласны.

Я начал кое-что писать. У меня уже было довольно много материала, так как, находясь в Академии, я проводил по средам катехизические беседы с молодежью в храме. И провел три цикла таких бесед. Все это было записано на магнитофон и отпечатано на машинке. Эти беседы мне были очень близки, потому что, обращаясь к народу, я нередко отклонялся от заранее приготовленных тезисов. Я смотрел на людей, на выражение их лиц и понимал, что говорить надо другое. И вот важность этих записей для меня была в том, что они были результатом как бы синэргии пастыря и паствы. Это было как бы совместное творчество. И я сказал отцу Александру: "Я пойду вот по какому пути. Времени у нас немного. Я переработаю все эти беседы, постараюсь их снабдить каким-то аппаратом, и отправлю их вам, а вы пришлите мне то, что вы написали. И мы посмотрим, как это можно совместить". Потом, к сожалению, в 1987 году мне Синод поручил написать Устав об управлении Русской Православной Церковью, поручил незадолго до празднования тысячелетия. И я все лето 1988 года занимался этой работой, и эта книга отошла в сторону. А после тысячелетия крещения Руси еще какие-то пошли срочные обязательства от Синода, а в 1989 году неожиданное назначение на этот пост. И все, конечно, прекратилось, и мы не закончили с ним эту работу.

Мы говорили с отцом Александром о его переезде в Ленинград. Он хотел защищаться у нас. Но он как-то пессимистически немного смотрел на эту перспективу. Я ему предлагал в Ленинград переехать и Аверинцеву. Но Аверинцев, кстати, был как раз очень близок, его только останавливали бытовые проблемы, семья, квартира, институт. Но у нас ведь была - в богословском плане - группа единомышленников.

- А Кочетков?

Он отчасти был причиной того, что меня вышибли из Ленинграда. Юра Кочетков с моего благословения и с моего согласия, при моей некоторой помощи создавал катехизические кружки в Ленинграде. Он вызывал этим ярость местных властей. И я держал, прикрывал. его и отца Серафима Семкина, такой был тоже трудяга на этой же почве, сколько мог. Он был моим иподьяконом. Но вот однажды я уехал в Финляндию, и в это время произошел разгром одной из их встреч с баптистами. Я приезжаю - и митрополит Антоний мне заявляет, что он своей резолюцией исключил Кочеткова. И тогда я вступил в некоторый конфликт с митрополитом и с уполномоченным, который тоже был причастен к этому делу, и это была одна из гирек, брошенных на весы судьбы...

- Немного о себе.

- Дед оказал на меня очень сильное влияние, он создавал атмосферу в нашей семье. Он был механиком железной дороги, и при этом - одним из самых борцов с обновленчеством в Нижегородской епархии. Возглавлял ее тогда митрополит Сергий /Страгородский/. И вот когда я в молодости очень резко критиковал митрополита Сергия - а я относился к числу "не-сергианцев" - он мне всегда затыкал рот и говорил: "Ты голос на него не поднимай". Дед находился в тайном контакте с митрополитом, потому что открыто приезжать было в то время невозможно. И использовал его инструкции.

И довольно скоро вместе со своим двоюродным братом они подавили обновленчество в Нижегородской области. Они создали свечной завод, и к ним потекли старосты. Дед обладал удивительной способностью убеждать людей. И, продавая свечи, он вел соответствующую "обработку". Ну, а уж если не помогало, - свечей не давал. И довольно быстро обновленчество было подавлено, но также быстро на этот свечной завод вышли компетентные органы. И дед в 1922 году был посажен. Он был первым соловчанином. Он был участником соловецкого собора. Он знал всех владык, которые сидели в Соловках. В конце 1920-х годов его выпустили, и он боролся против закрытия храмов в Нижегородской епархии. И до 1934 года в городе Лукоянове, где он жил, сохранялся женский монастырь! Спасая этот монастырь, дед ездил в Москву, встречался с Калининым, и после одной из таких встреч с Калининым, на улице был арестован. И, пробыв на свободе всего пять лет, он снова был отправлен в лагерь и пробыл там до конца сталинского времени, вернулся из лагеря совершенно несломленным человеком, был рукоположен в дьяконы, потом в священники, и до девяноста лет служил в деревне на Урале. А к митр. Сергию он относился прекрасно! Полностью верил в его порядочность, как человек, который бок о бок с ним трудился. Заявление Сергия 1930 года, бывшее ложью, дед, думаю, воспринимал - хотя мы об этом никогда не говорили - как одна из возможностей, хороших или плохих - оградить Церковь от очередного удара. Это была плата за существование Церкви. Ситуация была сатанинская, без выбора, ибо нельзя назвать выбором альтернативу "быть иль не быть". Была возможность уйти в катакомбы, но ведь скажем прямо - катакомб не было. Общество было как на рентгене.

Дед был мужественный человек. Я приехал к нему незадолго до его смерти. Он уже ослеп, лежал в тяжелом состоянии. Единственное, что он мне говорил: "Не имей страха. Помни, что ничего не нужно бояться. Нету такой силы, которой должен бояться человек". И вот я на опыте уже своей, архиерейской жизни убежден, что действительно: нет ничего, чего бы стоило бояться. Бояться нужно только Бога, особенно <когда> вступил на путь служения Церкви. Тогда все вторично, а первично призвание и воля Божия, которую ты воспринимаешь своей жизнью.

И отец тоже, конечно, сидел в 1930-е годы. Он кончил в Петрограде Богословский институт - не закончил его. Этот институт был организован Николаем Чуковым (впоследствии митрополит Григорий), настоятелем Казанского собора. В нем работали лучшие профессора Петербургской духовной академии и Петербургского университета, которых из университета выгнали. Затем этот институт был преобразован в Высшие богословские курсы, а затем он был закрыт в связи с деятельностью обновленцев и в связи с террором.

Отец мой не закончил одного курса, хотел поступать в медицинский, но его не приняли и он попал в армию. А после армии закончил техникум и стал инженером. Работал на военном заводе в Ленинграде и в 1947 году принял сан. Причем когда он пришел к митрополиту Григорию, своему бывшему ректору, тот ему сказал: "Я не могу вас рукоположить, потому что невозможно в Ленинграде инженера поставить священником" (власти были бы против - идеологический скандал). "Освободился приход Петрова Горка, самый отдаленный приход Ленинградской области - там убили священника - если хотите сменить Ленинград на Петрову горку, тогда пожалуйста."

Отец согласился, его рукоположили и, вместо того, чтобы направить на Петрову Горку, направили на Смоленское кладбище, где была часовня блаженной Ксении и рядом был тот самый завод, на котором отец работал. Так что в обеденный перерыв рабочие часто маршем шли смотреть на своего главного инженера, который уже был в рясе. А в 1930-х годах отец был репрессирован, находился в лагере. И поэтому в моей семье не было никаких иллюзий по поводу положения Церкви в нашем обществе, отношения государства к обществу.

Очень большую роль в моем формировании сыграл и владыка митрополит Никодим. Может быть, если бы не встреча с ним, я был бы одним из классических диссидентов. Но митр. Никодим, полностью разделяя убеждения, которые были и в моей семье, сказал мне: "Церковь должна искать пути своего физического существования. Она должна учитывать ту историческую реальность, в которой она находится. Необходимо иметь определенный диалог с окружающим миром, включая и диалог с властью. И в этом диалоге побеждает тот, кто сильнее, кто внутренне, духовно сильнее, кто лучше подготовлен и у кого убеждения крепче."

И, кроме того, я, поступив в семинарию и оказавшись в его окружении, видел, как этот человек работал по 14 часов, какое огромное место в жизни его занимала молитва, как он удивительно составлял чинопоследование богослужений, и благодаря опыту работы с ним первоначальное негативное к нему отношение как к человеку, поставленному властями - а именно так мы отнеслись все к нему, когда его назначили в Лениград - сменилось убежденностью в том, что это человек глубочайше преданный Церкви. Но митр. Никодим находился в невероятно трудном положении, на острие ножа, на линии фронта, отделявшего Церковь от окружавшей враждебности.

- А ведь про него иногда говорили "полковник госбезопасности".

- А иногда говорили "генерал".

- Сейчас все эти обвинения идут по новому кругу. Лесков называл это "жандармской дрессурой", когда людей стравливают подозрениями друг друга в стукачестве. Ведь митр. Никодим был как бы мифологической фигурой - вот кто виновен в сотрудничестве с КГБ, а мы все нет, на него, словно на козла отпущения сваливали всю вину, отпуская ее с себя. Сейчас вместо его имени называют имена живых людей, в том числе и Вас.

- Я считаю, что на эти обвинения невозможно реагировать. Как можно реагировать на следующие слова: "Вы - вор". "Вы - торгуете наркотиками". "Вы пьете по утрам коньяк". Ваша реакция, реакция здорового, нормального человека? - Нет! Ну конечно - нет! Но как вы можете это доказать? Доказать это невозможно. На эти обвинения невозможно дать ответ.

Но я и о другом хочу сказать. Отец Георгий Эдельштейн, обвинивший меня в сотрудничестве с КГБ, одновременно рассказал о том, как ему приходилось встречаться с сотрудниками КГБ. И из контекста статьи следует, что он при этом занимал благородную позицию, что он встречался не для того, чтобы причинить кому-то вред, а чтобы поводить за нос и в конце концов, видимо, помочь кому-то. Для чего еще? Не просто ради какого-то любопытства? То есть, он как бы противопоставляет себя, положительного героя в этих контактах с государством - каким-то другим людям. Вот он говорит, что от председателя до вахтера все в Отделе внешних церковных сношений сотрудничали с КГБ - так вот мы плохие, а он сотрудничал - и хороший. Я откровенно скажу, что глубоко убежден: 99% населения страны так или иначе с какими-то представителями КГБ встречались, потому что КГБ отслеживал весь общественный процесс.

Я хочу подчеркнуть древний библейский принцип различения духов: "По делам их узнаете их". Кто что сделал, кто какой след оставил в истории Церкви.

Вот какой след оставил в истории Церкви митр. Никодим? Труднейшие шестидесятые годы, начало их - хрущевское гонение. Вроде бы оттепель, демократизации, а одновременно разгул административного гонения на Церковь. Я был сыном священника и помню, какой это был кошмар. Травля в газетах - я учился в седьмом классе школе, обо мне газеты писали на первой странице: "Что делать с этим мальчиком, он на пятерки учится, а в церковь ходит?!". Меня вызывали на педсоветы и заявляли, что, если я не вступлю в комсомол, то меня исключат из школы и у меня не будет никакой перспективы - а я не был ни пионером, ни комсомольцем. Это был надрыв души человеческой.

И вот митр. Никодим приехал к нам в Ленинград. Все мы считали, что приехал какой-то агент, ставленник властей. Митрополит в 32 года! Толстый, невысокого роста, сверхэнергичный, отталкивающий от себя людей. Я тогда учился в школе. Через два-три дня после назначения Никодима пришел и отец и сказал: "Вот мы его критикуем, а вы знаете, что он сделал для начала? Отменил цензуру на проповеди!". Каждый священник не имел права произнести проповедь в Ленинградской епархии, не представив текст проповеди в двух экземплярах - благочинному и уполномоченному. Мой отец был довольно известным проповедником в Ленинграде, но никогда не писал проповедей. Он выходил на проповедь в конце службы и никогда не говорил традиционного "Во имя Отца и Сына и Святаго Духа...", а всегда говорил: "Дорогие братья и сестры, приветствую вас с праздником". И когда его в конце концов уполномченный вызвал и сказал: "Какое вы имеете право проповедывать без представления текста?" Отец ответил: "Я не проповедывал, я приветствовал людей". И первое, что сделал митр. Никодим - отменил цензуру на проповеди.

Второе, что он сделал. Был уже решен вопрос о закрытии ленинградской духовной школы. Уже запретили принимать абитуриентов. Как потом мне митр. Никодим говорил, ему предлагали две возможности: либо стать Крутицким и Коломенским митрополитом, либо Ленинградским и Ладожским. Он ближе был по духу к Москве, потому что он сам из Ярославля, и кроме того традиционно - после митр. Николая /Ярушевича/ - Крутицкий митрополит имел какое-то психологическое первенство перед другими. Но митр. Никодим согласился на назначение в Ленинград с единственной целью - чтобы предотвратить закрытие своей alma mater. И действительно, Академию не закрывают. Как он ее спасает? Создает факультет афро-азиатских студентов. Сейчас это вызывает смех, я вижу. Но тогда это был удивительный ход. Свободолюбивая Африка освобождается от колониального ига. Ей нужно избрать путь развития. Все пропагандисты были направлены на то, чтобы научить Африку, как ей нужно жить. А тут митрополит приглашает из Африки и из Азии студентов для обучения богословию. Согласие властей последовало немедленно. На этом "факультете" обучалось всего пять-шесть человек, из-за них духовная академия не была закрыта.

Точно также действовал патриарх наш - тогда епископ - Алексий, спасая тогда же от закрытия Пюхтицкий монастырь. Будучи заместителем председателя Отдела внешних церковных сношений, он начал направлять туда иностранные делегации.

И третье. Что в то время происходит? Зажим внутри - и в этот же момент вступление Русской Православной Церкви во Всемирный совет церквей. Какой был расчет у правительства? Нужно давить здесь, но заставить попов там говорить, что все в порядке, для того, чтобы обезопасить себя от западной критики. Именно поэтому, видимо, дается согласие правительства на вступление во Всемирный Совет Церквей.

Я не исключаю вероятности, что правительственные чиновники даже подталкивали Церковь на такой поступок, но ведь наверняка до этого были поездки наших церковных деятелей во Всемирный совет церквей. Ездил отец Виталий Боровой, ездил митрополит Николай, ездил митрополит Никодим. И я думаю, что курс правительства на участие Русской Церкви во ВСЦ уже был сформирован под влиянием этих поездок. Митрополит Никодим был глубоко убежден, что Русской Церкви нужно выйти из изоляции, нужно привлечь к ней внимание. И это произошло! За два-три года Русская Церковь получила огромную поддержку всего мира, она стала известной в мире. И я думаю, что здесь правительство просчиталось. К 1968 году стало совершенно ясно, что Русская Церковь обрела свое место в международном экуменическом движении. Сейчас наши консерваторы говорят: "Нужно порвать все экуменические связи". Но ведь в те трудные годы именно эти экуменические связи спасли от полного разгрома нашу Церковь. Потому что Хрущев не мог пойти на разгром, не потеряв перед внешним миром своего лица как демократа.

- Но все же этот довод напоминает пословицу "Не плюй в колодец...".

- Вы совершенно правы, но я отвечаю на том уровне, на каком идут нападки. Ведь на нас нападают люди, которым безразлична содержательная сторона дела, они мыслят утилитарно. Нас спрашивают: "Ну какая же польза?". В последующие годы, участвуя во Всемирной совете церквей, мы - в том числе и я лично - настаивали, возвращаясь из поездок за рубеж - настаивали в Совете по делам религий, куда я приеходил и с чиновниками которого я беседовал, - а ведь в этом сегодня можно меня и обвинить - говорил о постоянной озабоченности Всемирного совета церквей правами человека. И говорил о том, что невозможно этот вопрос решить косметическими методами. В Найроби, на сессии ВСЦ, разразился целый скандал. В газете "Таргет" было опубликовано письмо отца Глеба Якунина, смысл которого сводился к тому, приехавшие на сессию от Русской Церкви не очень-то и представляют ее. Это было ярко выраженное недоверие к делегации. И делегация, поэтому, реагировала на это очень отрицательно. Для нас неприемлемость якунинского письма была не в том, что он говорил о положении в Советском Союзе, потому что я всегда был глубоко убежден, что деятельность таких людей как отец Глеб Якунин была очень важна в то время. И совсем эта деятельность не должна была входить в конфронтацию с деятельностью церковной иерархии. Каждый шел своим путем, но цель была одна: помочь Церкви выстоять и выжить. И поэтому в Найроби не было конфронтации с позицией отца Глеба Якунина, то есть с тем, что он говорил о ситуации в Советском Союзе. Была конфронтация в другом: что его письма как бы дезавуировало делегацию, что, мол, мы - не те люди, что мы не представляем якобы интересов Русской Православной Церкви. Вот это действительно не соответствовало истине, и против этого многие члены делегации выступали. Но никто из них не опровергал того, что Якунин пишет о ситуации в Советском Союзе.

- Каковы принципы деятельности Отдела внешних церковных сношений? Что такое "внешние связи" для Церкви - сношения с другими церквами или с государствами?

- Границы Церкви и границы государства не совпадают. Поэтому неправильно считать, что внешние связи Церкви - это заграничные связи. На нашем отделе - связи, скажем, со старообрядцами, с христианской демократической партией, или с профсоюзами, или с творческими союзами, - то есть со всем тем, что внешне по отношению к Церкви, но с чем Церковь должна иметь диалог.

- А случайно или в силу по идее к Вашему отделу подсоединен отдел катехизации?

- Когда в 1990 году мы в Синоде почувстоввали, что появляются новые возможности для организации катехизаторской работы, благотворительности, то в апреле Синод издал очень хорошее заявление. Оно было очень широко распространено радиостанцией "Свобода", но у нас оно как-то не нашло особого отражения в прессе, может быть, потому что тогда еще не очень писали о церковных проблемах. Это было очень ясное заявление о необходимости обновления внутри Церкви и изменения всего курса. И в том же самом заявлении было сказано о создании синодальной комиссии по возрождению религиозного образования и благотворительности. Во главе этой комиссии поставили меня. И Синод определил какую-то грандиозную задачу - что эта комиссия должна возродить во всей Церкви религиозное образование и благотворительность. И я сразу понял, что этого сделать не может ни одна комиссия. Это может сделать только Церковь в своей совокупности. Мы начали с того, что создали общецерковную концепцию по религиозному образованию и благотворительности и наметили определенные стратегические направления. В частности, одно из направлений заключалось в том, чтобы помочь организации братств и других "неформальных" движений, потому что любая инициатива сверху неспособна пробудить подлинного энтузиазма людей. Только инициатива снизу живет. А структуры должны помогать этой инициативе снизу.

- В XVI веке братства возникли в Белоруссии для контроля за архиереями и их казной, для борьбы с униатством. Потом их пытался возродить в XIX веке в Питере отец Александр Гумилевский, но там они занимались просвещением и борьбой с алкоголизмом. А сейчас братств в Москве практически не чувствуется.

- Вы затрагиваете самую, наверное, больную для меня ноту. Я ведь был огромным энтузиастом создания таких движений. Я подумал, кто может конкретно заниматься этим делом, пригласил своего заместителя, отца Иоанна /Экономцева/, сказал ему о своих мыслях. Он полностью их поддержал. И я освободил его от текущих дел с тем, чтобы он полностью занялся формированием вот этих структур. Он работал довольно активно, и целый сектор был создан в отделе, который помогал ему в этой работе. В результате были созданы некоторые братства, некоторые братства создавались самостоятельно, но отдел помогал им.

То же самое в отношении катехизации, ведь братства носят не только благотворительный характер, но и катехизацией занимаются. И третье направление, которое мы взяли с братства: молодежь. И в результате тех усилий, которые были предприняты в Отделе Внешних церковных сношений, появился Союз православных братств, Молодежное движение, появились два синодальных отдела: Отдел по катехизации и религиозному образованию, который сейчас возглавляет отец Иоанн, и отдел по благотворительности, который возглавляет владыка Сергий. Наш отдел был единственной в Патриархии сильной рабочей структурой. Здесь были люди, какой-то интеллектуальный потенциал, организация, какой-то, в конце концов, технический персонал, - и, видимо, поэтому Отделу и была поручена эта работа. Мы считаем, что мы сделали свое дело, создали эту структуру. Но в том как теперь дело развивается - в этом есть боль для меня. Видите ли, есть очень много полезного и ценного в деятельности братств. Но просматриваются иногда чисто коммерческие моменты, к сожалению, когда некоторые братства больше уделяют внимания материальной стороне дела, коммерции, особенно связанной с книгопечатанием.

- Но ведь эти деньги, наверное, предназначаются на храмоздательство?

- Я не хочу никого подозревать в том, что они неправильно расходуют деньги, может быть, и на храмоздательство. Но в моем понимании, приоритет должен быть в другом - приоритет должен быть в каждодневной работе по преодолению духовного вакуума в нашем народе.

ЯЗЫК ЦЕРКВИ
ПРАВОСЛАВНОЕ БОГОСЛОВСТВОВАНИЕ ОТЦА АЛЕКСАНДРА МЕНЯ

- А язык, которым Церковь говорит с этим народом? Почему так много - непропорционально своим усилиям - пожинают от своих проповедей? Не потому ли, что они говорят на нормальном русском языке?

А у нас человек приходит впервые в храм - и с ним начинают разговаривать на тяжеловесном языке духовных академий прошлого века. Что, на Ваш взгляд, здесь перспективно в сфере евангелизации и катехизации?

- Я вижу в этом задачу номер один. Вы сейчас коснулись самого главного. Язык Церкви. Дело в том, что Церковь по своей сути консервативна - в хорошем смысле слова, от слова "консервация", "сохранение" - сохранение живого апостольского предания Церкви. Но дело ведь в том, что апостольское предание, существующее в Церкви от времен Спасителя до нашего времени, в каждую последующую эпоху выражалось и интерпретировалось в культурных категориях своего времени. Чем сильна святоотеческая мысль, чем мы восторгаемся в ней? Не тем, что так красиво Иоанн Златоуст - и этим тоже, но не красивостью слов. Мы восторгаемся результатом его проповедей. Афанасий Великий, сохранивший Церковь от арианской ереси, или Василий Великий - почему результат их деятельности был такой грандиозный? Потому что они обращались к людям на языке своего времени и в культурных и философских категориях, которые были органичны для эпохи. Задача всякого богословия - передать современникам вечную и неизменную истину, заложенную в апостольском предании, через язык и категории мышления, которые приемлемы для современного человека.

А что у нас в Церкви происходит? Мы абсолютизировали и сакрализировали церковную структуру, церковное мышление и богословие XIX века. Для нас прошлый век является идеалом. Некоторые говорят: "А нам ничего не нужно, нам нужно только повторить то, что у нас было".

Эта же ошибка, кстати, присутствует и в политической жизни. И смотрите, что сейчас происходит. Церковь получила возможность издавать, издают и разные кооперативы - и что? в свет выходят в основном перепечатки книг девятнадцатого столетия. У нас нет современного языка, на котором мы должны обращаться к людям, он не выработан в Церкви.

Вот отец Александр Мень, которого почти одного из современных проповедников знают люди, стоящие пока вне Церкви - он относился к числу тех, кто говорил с современниками на их языке. В этом и заключается его главная привлекательность как проповедника.

- А насколько ему можно инкримировать какие-то мнения, неприемлемые для Церкви?

- Через хорошее знакомство с современной западной литературой отец Александр Мень был в курсе того, что происходило в богословском мире. А наши духовные школы, к сожалению, на протяжении десятилетий находились в некоторой изоляции. Во-первых, потому что до 1946 года вообще школ не существовало, а во-вторых - эта изоляция имела и другие причины.

Так вот отец Александр Мень в своем православном богословствовании использовал результаты современных богословких исследований - в первую очередь, библейских. Он хорошо знал результаты современной экзегетики, герменевтики, и свое православное библейское богословствование основывал на результатах этих исследований. Если взять большинство наших богословов, то результаты современной герменевтики и экзегетики остаются за их горизонтом. Они основывают свое библейское богословствование на традиционной экзегезе. Причем, когда мы говорим о "традиционной" экзегезе и "современной" экзегезе, то мы должны объяснить понятия. Конечно, "традиционная экзегеза" это не обязательно святоотеческая экзегеза. Иногда это просто имитация ее. Потому что святоотеческую экзегезу в полной мере принимал и отец Александр. А вот экзегеза, присущая богословским школам XIX века, которая основывалась на трактовке Textus'а receptus'а, им использовалась минимально, а может быть и вообще не использовалась. И когда мы говорим о "современной" экзегетике, мы не имеем в виду какой-то крайне радикальный и рациональный подход к Библии. Дело в том, что "демифологизация" библейских текстов, которая была очень модна в XIX веке, она совершенно скончалась. Библеистика вернулась в Церковь, причем она сейчас играет очень созидательную роль. И отец Александр Мень был хорошо с этой экзегетикой. Поэтому неприятие его в определенных кругах объясняется тем, что люди, непринимающие его, плохо знакомы с тем, что произошло за последние 20-30 лет в богословском мире, плохо знакомы с результатами, прежде всего, библейских исследований.

И мне кажется, что тот факт, что о. Александр хотел защищать диссертацию и что его работа была принята к защите, свидетельствует о том, что и в духовных академиях происходит в этом отношении перемены. Он был тем, кто этим путем прошел первым. Кстати, у нас в Ленинградской академии шли таким же путем. И лично я имел большую оппозицию среди профессором, которые, к примеру, выступали против преподавания библейского богословия и говорили: "Мы не знаем, что такое "библейское богословие". Библейского богословия никогда не было в духовных школах XIX столетия. И я думаю, что суть проблемы в том, что о. Александр основывался на результатах современных исследований Библии, а результаты этих исследований, к сожалению, не были у нас известны.

Интервью с митр. Кириллом Смоленским взял Яков Кротов в сентябре 1991 года. Расшифровка неотредактированная.

Источник