Дмитрий Урушев: Муж огнепальной ревности (статья о священномученике Аввакуме)
Ни в XIX веке, ни в XX протопоп не удостоился того почета, на который имеет полное право. Между тем в нашей истории личность Аввакума нельзя недооценивать. Именно он, не приняв церковную реформу середины XVII века, первым указал на ее недостатки. А его сочинения стали первым манифестом старообрядцев. Спор о вере, начавшийся при царе Алексее Михайловиче, до сих пор будоражит умы русских людей.
БУНТАРЬ И ИДЕОЛОГ СТАРООБРЯДЧЕСТВА
Советский литературовед Владимир Малышев заметил, что царская власть всегда видела в Аввакуме не только "главаря и идеолога старообрядчества", но и "народного вождя, бунтаря, "возмутителя" Церкви и государства, "ругателя" духовных и светских властей, увлекшего за собой огромные массы народа".
Впрочем, и в XXI веке, когда вспоминают о протопопе, предпочитают говорить не о правдоискателе и мученике, а только о литераторе. Его принято называть выдающимся писателем, опередившим свое время, смело пользовавшимся разговорным языком и первым в нашей литературе давшим описание картин природы.
Это признавали и классики. Например, Иван Тургенев, показывая гостям издание Жития Аввакума, говорил: "Вот она, живая речь московская... Так и теперешняя московская речь часто режет ухо, а между тем это речь чисто русская". При этом писатель делал оговорку: "Груб и глуп был Аввакум, порол дичь, воображал себя великим богословом, будучи невеждой".
В XVIII–XIX веках среди "чистой публики" было естественным отрицательное отношение к старообрядчеству. До 1861 года, когда впервые было издано Житие протопопа, никто из историков и литераторов не считал его великим писателем и, тем более, мучеником за веру. Если Аввакума и вспоминали, то только как вождя и проповедника "раскола".
Малышев установил, что первым светским писателем, упомянувшим протопопа на страницах печатного издания, был Михаил Чулков. В мае 1770 года в издаваемом им журнале "Парнасский щепетильник" он поместил сатирическую статью "Продается стихотворец лирический".
В ней Чулков изобразил некоего бездарного поэта, дед которого был старовером. Почитая память Аввакума, этот старообрядец носил перстень с вделанной в него частью ногтя с указательного пальца протопопа. На вороте кафтана он носил большую красную запонку с вырезанным на донышке именем протопопицы Настасьи Марковны — жены Аввакума. Кроме того, этот дед "все житие Аввакумово помнил наизусть. Рассказывал оную во всякой беседе с прегорькими слезами, а особливо, как сей угодник их страдал под батогами и под всяким орудием, которым его за дурачество стегали".
В 1791 году в Санкт-Петербурге увидела свет книга "Жизнь некоторого мужа и перевоз куриозной души его чрез Стикс-реку" — сатира писателя Степана Колосова на ржевского купца-старовера В.А. Чупятова. Здесь снова упоминается Житие Аввакума и сообщается, как оно выглядело: "В руках держал житие протопопа Аввакума, книгу толщиною по крайней мере в восемь вершков".
Как пишет Колосов, Чупятов носил на вороте кафтана большую запонку, но не с именем протопопицы, а с ногтем Аввакума. Современные литературоведы предполагают, что Чулков, создавая образ деда "стихотворца лирического", пользовался еще не изданной рукописью Колосова.
Из поэтов первым упомянул Аввакума Антиох Кантемир. В девятой сатире, "На состояние сего света", он изобразил невежду-старовера, "который соху оставил недавно". Крестьянское происхождение и отсутствие образования, как полагает сочинитель, не позволяют старообрядцу иметь собственное мнение: "Прислушайся, что врет и что его вздоры!" Упоминание о протопопе Кантемир сопровождает примечанием: "Аввакум, первый расколов затейщик, самая безмозгая, буйная и упрямая голова был, от которого великие хулы на православную веру произошли, за что он по указам казнь достойную приняв, но в раскольников в святых есть".
Потом имя Аввакума надолго исчезло из русской поэзии. Воскресил его в поэме "Петриада", посвященной царю Петру I, стихотворец Александр Грузинцев. Первое издание поэмы вышло в Санкт-Петербурге в 1812 году, второе — в 1817-м.
Детство Грузинцева прошло в Юрьевце-Поволжском, где его отец был городничим. Здесь в 1652 году Аввакум несколько месяцев служил протопопом собора Входа Господня в Иерусалим. Вероятно, Грузинцев не понаслышке знал о старообрядчестве. Но оно было для него, как и для многих людей той эпохи, всего лишь "суеверием" и "безбожием".
Во второй песне "Петриады" Грузинцев упоминает Аввакума, описывая Хованщину — московский Стрелецкий бунт 1682 года. Поэт влагает в уста Петра такие слова:
От суеверия вдруг туча поднялась,
Чревата бурями к престолу понеслась.
Под видом святости свое смертельно жало
Для пагубы моей безбожие скрывало.
Сколь много зла нанес непросвещенный ум,
Расколом тем, что ввел в Россию Аввакум!
В чем же заключалось "смертельно жало" старообрядчества? В неповиновении властям, в хуле "на веру, на царя".
В первой песне поэмы Грузинцев описывает посещение Петром Соловецкого монастыря. Самодержец беседует с архимандритом Фирсом. Тот показывает Петру "воздвигнуты бугры" — могилы иноков-староверов, погибших при Соловецком разорении — взятии обители царскими войсками в 1676 году, и вкратце объясняет зловредность "раскола":
Се суеверия знак пагубный, плачевный!
Злодеев кости здесь хранятся погребенны.
Незапной смерти их виною был раскол,
Ведущий наглый сонм к свершению крамол.
Сколь много пострадал от них и твой родитель!
Не усмирил невежд ни суд, ни меч-крушитель!
Неистовый сей род в упорстве пребывал,
На веру, на царя хулу из уст рыгал.
Чтобы понять причины отрицательного отношения писателей и поэтов XVIII–XIX веков к старообрядчеству, обратимся к книге священника Алексея Малова "Письма к воинам", изданной в 1831 году в Санкт-Петербурге. Мнение священника о староверах — типичное суждение, широко распространенное в XIX столетии.
Книга Малова, известного петербургского проповедника, предназначалась солдатам и, по мысли сочинителя, должна была способствовать "возбуждению в воинах духа веры, преданности к государю и других воинских доблестей". Одно из писем посвящалось "раскольникам".
О Соловецком разорении Малов писал: "Государь [Алексей Михайлович] возгремел противу них [старообрядцев] правдою и властию, а особливо, когда увидел, что они ищут не истины, а, соединясь со Стенькою Разиным и некоторыми другими бунтовщиками, замышляют что-то другое и злобное. Гром повеления царского их устрашил, но не успокоил. Они в великом множестве убежали в Соловецкий монастырь и в нем укрепились. Государь в 1676 году отправил противу них воеводу Ивана Мещерского. Сей воевода многих переловил, но большая часть утекли в олонецкие приморские края, укрылись там в лесах и ущелиях. И вот почему в Петрозаводске и около оного и по сю пору раскольников множество".
О Хованщине Малов рассказывал солдатам: "Пользуясь неустройствами, которые по случаю первого стрелецкого бунта произошли в Москве, он [священник Никита Добрынин] снова собрал партию, приобщил к себе воров, пьяниц и мошенников и столь был дерзок, что требовал открытого состязания со святителями Церкви. Их величества государи Иоанн Алексеевич и Петр Алексеевич по смутности обстоятельств сие им дозволили. Состязание или спор происходил в Москве в Грановитой палате".
Но поскольку на состязании старообрядцы "только с злостию смеялись" над новообрядцами, "противу них снова возгремела правда помазанников Божиих. Никита, как вождь мятежников, на Красной площади казнен, а прочие поручены в особенный надзор духовенству".
Сейчас никто не считает старообрядцев "злодеями", "ворами" и "мошенниками". И Аввакума никто не называет "буйной и упрямой головой". Пожалуй, сегодня он известен более, чем Чулков и Кантемир, и уж точно более Колосова и Грузинцева. Житие протопопа признано великим памятником не только русской, но и мировой литературы.
НЕПРИМИРИМЫЙ ПРОТИВНИК
Пересказывать Житие — дело неблагодарное. Кроме того, оно известно каждому мало-мальски образованному человеку. Достаточно сказать, что Аввакум был непримиримым противником реформ царя Алексея Михайловича и патриарха Никона, во время которых старомосковский (византийский и древнерусский) обряд заменялся новогреческим и западнорусским (малорусским и белорусским) обрядом.
За свое несогласие протопоп претерпел несколько церковных судов и тюремных заключений, ссылку в Сибирь, ссылку на Мезень, лишение священнического сана в 1666 году, заточение в земляной тюрьме в заполярном городке Пустозерске и жестокую казнь.
Для староверов протопоп Аввакум — святой священномученик и исповедник. Его иконы появились в старообрядческих скитах на Керженце уже в конце XVII века.
Известный писатель-старовер Симеон Денисов в книге "Виноград российский" (XVIII в.) витиевато славил подвижника: "Великоревностный и многотерпеливый Аввакум протопоп, муж сколь доброго и воздержательного жития, столь великой и огнепальной ревности, и сколь великодушием изобильный, столь и многостраданием обогащенный".
А вот историк Николай Каптерев, в целом сочувственно относившийся к противникам патриарха Никона, писал об Аввакуме: "Внешний его подвиг велик, продолжителен, постоянен и крайне труден, да, к тому же, и закончился он мученическою смертью на костре. Но внутреннее содержание этого подвига, — те идеи и идеалы, во имя которых подвиг совершался, были удивительно мизерны, ничтожны, неценны, даже фальшивы и вредны".
Еще резче отзывался о протопопе ростовский митрополит Димитрий, один из самых непримиримых обличителей староверия. В книге "Розыск о раскольнической брынской вере" он называл Аввакума: "буесловец" (пустослов), "преславный раскольнический учитель", "сатанин евангелист", "лжеевангелист и лжеучитель раскольнический". О сочинениях протопопа митрополит писал: "О мужичьего безумного умствования! Ведал ли он сам что бредил? Не суть ли сия его словеса тьма, и мгла, и мрак, и самая бредня?"
В этих словах отразилось бытовавшее с конца XVII века мнение о том, что старообрядчество — вера "мужичья", простонародная, "подлая".
Сегодня вслед за Тургеневым некоторые читатели жалуются, что стиль протопопа, который он сам называл "вяканьем", режет ухо, чрезмерно груб и излишне прост. Но Аввакум, никогда не терявший связи с простым народом, и не стремился к высокопарности, а излагал правду "мужичьей" веры "подлым" языком.
Таковы были обстоятельства времени и места. Разве мог по-другому писать человек, пятнадцать лет просидевший в страшной земляной тюрьме в Пустозерском остроге, за полярным кругом, в вечной мерзлоте?
Нет, он мог писать только так: "Я ведь не богослов, что на ум напало, я тебе то и говорю. Горазд я, Симеон, есть да спать, а как ветхая та испражнять? Покой большой у меня и у старца милостию Божиею. Где пьем и ядим, тут, прости Бога ради, и лайно испряжняем, да складше на лопату, да и в окошко. Хотя воевода тут приходит, да нам даром. Мне видится, и у царя Алексея Михайловича нет такого покоя. Еретики, собаки! Как-то их диявол научил: жива человека закопай в землю!"
Противники старообрядчества всегда противопоставляли "мужичьей" вере новообрядчество. Единственным оправданием этой веры и доказательством ее истинности, по мнению старообрядцев, было единение с властью. Недаром патриарх Иоаким (Савелов) признавался: "Я не знаю ни старой веры, ни новой. Но что велят начальники, то и готов творить и слушать их во всем".
Впрочем, старообрядчество противопоставлялось новообрядчеству не только как вера мужиков вере господ или вера невежд вере ученых. Оно противопоставлялось как вера великорусская вере западнорусской. Ведь большинство ученых монахов, приехавших при Алексее Михайловиче в Москву "исправлять" нашу православную веру и наши богослужебные книги, были уроженцами Западной Руси.
Типичным представителем ученого западнорусского монашества был Симеон Полоцкий, уроженец Речи Посполитой. В 1664 году при царском дворе он познакомился с Аввакумом, вернувшимся из 10-летней сибирской ссылки. Они много спорили о вере. Их спор завершился следующим отзывом Симеона об Аввакуме: "Острота, острота телесного ума, да лихо упрямство! А се не умеет науки".
По мнению Симеона и прочих западнорусских ученых, образованным человеком мог считаться только тот, кто окончил Киево-Могилянскую академию или какое-нибудь иезуитское училище, в совершенстве владел латинским и польским языками, прочел "Сумму теологии" Фомы Аквинского, умел писать вирши и гадать по звездам. Такое образование, чуждое старомосковскому православию, не признавал Аввакум, для которого академией и училищем была самая жизнь. Он с негодованием писал о тех, кто гонялся за западной "внешней мудростью": "Виждь, гордоусец и альманашник, где твои Платон и Пифагор? Тако их же, яко свиней, вши съели, и память их с шумом погибе" (стоит заметить, что как и прежде, так и сегодня Платон и Пифагор гораздо известнее Аввакума. — Прим. ред.).
Известны слова Аввакума о русском языке, обращенные к Алексею Михайловичу: "Воздохни-тко по-старому, как при Стефане, бывало, добренько, и рцы по русскому языку: "Господи, помилуй мя, грешного!" А кириелеисон-от отставь. Так елленя говорят, плюнь на них! Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком, не уничижай его и в церкви, и в дому, и в пословицах. Как нас Христос научил, так и подобает говорить".
Протопоп пять раз обращался с челобитными к Алексею Михайловичу, умоляя отказаться от "новых законов беззаконных" — богослужебных реформ, вернуться к византийскому и древнерусскому обряду и спасти от духовной гибели Русь. На разные лады Аввакум повторял: "Выпросил у Бога светлую Россию сатана".
К царю Феодору Алексеевичу, сыну Алексея Михайловича, протопоп писал только раз, в 1676 году, когда молодой государь взошел на престол. Челобитная начиналась с прошения о помиловании: "Помилуй мя, Алексеевич, дитятко красное, церковное!.. Аз обложен узами железными. Ты, государь, царствуешь, а аз во юдоли плачевной плачуся". Затем Аввакум писал о том, что более всего волновало его — о церковных делах. Тут просительная речь сменялась речью властной, повелительной: "А что, государь-царь, как бы ты мне дал волю, я бы их [новообрядцев], что Илия-пророк, всех перепластал во един час. Не осквернил бы рук своих, но и освятил, чаю... Перво бы Никона-собаку и рассекли начетверо, а потом бы никониян".
Столь же резко Аввакум писал о посмертной участи Алексея Михайловича: "Бог судит между мною и царем Алексеем. В муках он сидит, слышал я от Спаса. То ему за свою правду".
Возможно, челобитную припомнили протопопу во время следствия 1681 года. Поводом для него послужило чрезвычайное происшествие в Москве — отчаянная попытка старообрядцев в очередной раз не словом, так делом принудить власти вернуться к церковной старине.
На праздник Крещения Господня, 6 января 1681 года, когда Феодор Алексеевич вышел для водосвятия на Москву-реку, старовер Герасим Шапочник с Ивановской колокольни бросал в народ "воровские письма".
Существует любопытный документ 1724–1726 годов — "Объявление" Синода о протопопе Аввакуме. В нем сообщаются некоторые сведения, однако не вполне достоверные, имеющие отношение к следствию 1681 года и казни Аввакума. Согласно "Объявлению", письма бросал не одиночка Герасим, а несколько старообрядцев, которые в толпе "бесстыдно и воровски метали свитки богохульные и царскому достоинству бесчестные".
На свитках — "берестяных хартиях" — рукой самого протопопа были нарисованы "царские персоны и высокие духовные предводители с хульными подписании и толковании". Из Пустозерска в Москву Аввакум переслал свитки, "утоля мздою караул" — подкупив тюремную стражу.
В это же время, как повествует "Объявление", другие староверы проникли в Благовещенский собор, где похоронены русские самодержцы, и "как церковные ризы, так и гробы царские дегтем марали и сальные свечи ставили".
В действительности старообрядцы мазали дегтем не все царские гробницы, а только гробницу Алексея Михайловича. Это известно из документов, касающихся сыновей Аввакума — Афанасия, Ивана и Прокопия. Некий стрелец Лодьма говорил Афонке — Афанасию, "что-де отец Афонкин Аввакум велел великого государя гробницу дегтем марать, за то-де отец его, Афонкин, и сожжен".
В Пустозерск отправился капитан стрелецкого стремянного полка И.С. Лешуков. Он произвел тщательный сыск и установил, что в Москве староверы действовали "наущением того же расколоначальника и слепого вождя своего Аввакума". Лешуков имел при себе царский указ, скорее всего, заготовленный заранее, о казни протопопа Аввакума и его соузников — попа Лазаря, диакона Феодора и инока Епифания. Казнь — сожжение в срубе — состоялась 14 апреля 1682 года, в Страстную пятницу. А 27 апреля умер царь Феодор Алексеевич.
Обычно историки пишут, что в указе повелевалось: "За великие на царский дом хулы сжечь Аввакума и его товарищей". Но указ не сохранился до наших дней. Из "Объявления" известно, что протопоп был казнен "по правилам святых отец, по царским и гражданским законам и по истинному суду".
Рассказывающие о казни дают яркую картину мученичества Аввакума: из пламени высунулась его опаленная рука с двуперстным крестным знамением и раздался голос протопопа: "Православные! Вот так креститесь! Коли таким крестом будете молиться, вовек не погибнете, а покинете этот крест, и город ваш песок занесет, и свету конец настанет!"
Но это не подлинные слова Аввакума, обращенные к жителям Пустозерска, а художественный вымысел из романа "Великий раскол" Даниила Мордовцева. В этой же книге протопоп перед казнью думает о себе и своих соузниках: "Из каждой золинки их, из пепла, аки из золы феникса, изростут миллионы верующих".
Что ж, современное староверие не может похвастаться миллионами верующих. Но пепел протопопа Аввакума, подобно пеплу угольщика Клааса, стучит в каждое старообрядческое сердце.
Дмитрий Урушев
Комментарии
Отправить комментарий