17. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II, гл.2. "Птенцы гнезда Петрова"

октября 06, 2020

17. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II, гл.2. "Птенцы гнезда Петрова"

ГЛАВА 2

В момент смерти Петра его «парадиз» — новая столица страны Санкт-Петербург, напоминал собой вражескую крепость, окруженную подавленным, но не смирившимся и враждебным к завоевателям населением. По недостроенным проспектам города ездили новомодные европейские кареты и прогуливались прохожие в немецком платье и завитых париках, маршировали солдаты, одетые в мундиры, пошитые по иноземным образцам, звучала иностранная речь, или русская, но сильно замусоренная иноязычными неологизмами. А вокруг, сразу за караульными будками городской стражи, лежала разоренная страна, еще не знавшая о том, что «царя-антихриста» больше нет в живых.

Преемница умершего правителя, императрица Екатерина, вряд ли была рада доставшемуся ей трону. Власть для нее и подобных ей временщиков Петра была единственным средством сохранить жизнь, уцелеть в начавшихся придворных распрях между разными партиями.

О катастрофически тяжелом положении в стране было известно давно. Еще в 1723 году в Сенат приходили сообщения не откуда-нибудь, а из Московской и других центральных провинций, что крестьяне там совершенно изнурены государственными поборами и помещичьими повинностями, что не могут платить ни подушной подати, ни других налогов, что люди голодают и питаются желудями вперемешку с мякиной, и целыми деревнями вымирают от голода. Для сбора недоимок отправлялись карательные отряды, изымавшие вообще все, что оставалось, а тех жителей, кто не успел умереть, отправляли на галеры или другие принудительные работы.

Распродажа изъятых в таких экспедициях крестьянских «пожитков», понятно, не могла покрыть недостачи налоговых поступлений. Недоимки все увеличивались, а платить их было некому. Наиболее энергичные и предприимчивые люди бежали от притеснений, а остававшиеся на месте под страхом каторги должны были платить и за себя и за бежавших. Те из них, у кого еще оставались силы, — тоже бежали. Для борьбы с неплатежами в Сенат, вполне в духе оккупационного правительства, внесли предложение установить среди крестьян правило круговой поруки: за каждого бежавшего отвечают оставшиеся выборные, по существу — заложники, по законам военного времени. Поразмыслив, от этого отказались потому, что было очевидно, что недоимки проистекают по причине действительной невозможности их платить. Можно было расстрелять крестьян, но карательные меры уже не могли оказать никакого воздействия просто потому, что все платежные способности населения были исчерпаны.

Екатерине сразу при вступлении на престол сообщили о том, что денег в казне практически нет и взять их неоткуда. Генерал-прокурор Ягужинский писал в докладе императрице: «Крестьяне не токмо лошадей и скот, но и семенной хлеб распродавать принуждены, и сами терпеть голод, и большая часть может быть таких, что к пропитанию своему впредь никакой надежды не имеют, и великое уже число является умерших ни от чего иного, токмо от голоду… и множество бегут за рубеж польский и в башкиры, чему и заставы не помогают…»

Но из всего наследия «реформатора» тяжелейшее экономическое положение в стране было еще не самым страшным. Значительно опаснее для государства были те люди, кому досталась власть после смерти Петра. Они были не только не в состоянии сделать что-нибудь для преодоления кризиса, но с каждым днем еще сильнее углубляли его своими действиями.

Столетиями историки пытаются отгадать кажущуюся им любопытной загадку — кому же умирающий император завещал власть, чье имя так и осталось ненаписанным после трудноразборчивых слов: «отдайте все…» Беда в том, что отдать «все» было некому. Петр умудрился окружить себя людьми, обладавшими способностями казнокрадов и мошенников, плутов и интриганов, кутил, пьяниц и развратников, но только не государственных деятелей.

Всматриваясь в их лица, узнавая их поступки, нельзя не удивляться тому, что российская государственность вообще сохранилась под их управлением. Впрочем, если она устояла при Петре, ее действительно трудно было свалить чем-нибудь еще.

И все-таки нельзя хотя бы мельком не обратить еще раз внимания на тех, кто вместе с Петром творил «преобразования» и в чьих руках оказалась страна после Петра. Их принято с почти нежной гордостью именовать «птенцами гнезда Петрова». Но существует и другое определение, данное известным историком XIX столетия М. Семевским и гораздо точнее, чем пушкинское, характеризующее этих людей — «исчадия преобразовательной эпохи»{93}.

Ранее уже приводились описания сподвижников Петра, стоявших вместе с ним у начала преобразований. Эти портреты, сделанные современником, князем Б. Куракиным, не могут не поражать своей отталкивающей реалистичностью — образы пьяниц и палачей, людей, совершенно оторванных от всякой национальной традиции, этаких «сорви-голов» и «перекати-поле» в одних лицах. Более чем за 30 лет правления Петра состав его окружения неизбежно менялся, уходили по разным причинам некоторые из прежних «товарищей и сынов», являлись новые. Вот как описывает ближний круг Петра к моменту конца его царствования историк В.О. Ключевский: «Ближайшие к Петру люди были не деятели реформы, а его личные дворовые слуги… Князь Меншиков, герцог Ижорской земли, отважный мастер брать, красть и подчас лгать, не умевший очистить себя даже от репутации фальшивомонетчика; граф Толстой, тонкий ум, самим Петром признанная умная голова, умевшая все обладить, всякое дело выворотить лицом наизнанку и изнанкой на лицо; граф Апраксин, сват Петра, самый сухопутный генерал-адмирал, ничего не смысливший в делах и незнакомый с первыми началами мореходства, но радушный хлебосол, из дома которого трудно было уйти трезвым… барон, а потом граф Остерман… великий дипломат с лакейскими ухватками… робкая и предательски каверзная душа; наконец, неистовый Ягужинский, всегда буйный и зачастую навеселе… годившийся в первые трагики странствующей драматической труппы и угодивший в первые генерал-прокуроры Сената: вот наиболее влиятельные люди, в руках которых очутились судьбы России…»{94}

Этих «влиятельных людей» могло быть еще больше, если бы некоторых из них не успел повесить сам Петр, как, например, взяточника обер-фискала Нестерова и сибирского губернатора князя Гагарина, в воровстве государственных средств, пожалуй, и превзошедшего даже отчаянного Меншикова.

Другим лицом, также имевшим немалое, а после занятия престола — и главное влияние на дела в государстве, по крайней мере формально, была супруга Петра, Екатерина. Это женщина столь скромного происхождения, что официальные историографы дореволюционного времени оказывались в непростом положении, касаясь истории жизни первой российской императрицы. Попросту говоря, она была крепостной крестьянкой лифляндского помещика, но не в этом заключалась главная проблема ее биографии. Ее старшая сестра, по-видимому, зарабатывала на жизнь проституцией в Ревеле{95}, а сама Марта, как звали будущую императрицу, являлась определенное время наложницей, или содержанкой, нескольких человек, прежде чем стала любовницей Петра. Причем император относился поначалу к ней так же, как к временному увлечению, хотя уже имел от нее ребенка — дочь Анну. Еще в 1708 году, в разгар Северной войны, он дал распоряжение относительно нее на случай своей внезапной гибели: «тогда три тысячи рублев… отдать Катерине Василевской[30] и с девочкою…»

Впрочем, в отношениях с Екатериной Петр Первый продемонстрировал необыкновенное постоянство. Она действительно оказалась привязанностью всей его жизни, что не исключало, конечно, регулярных измен. Эта женщина сумела стать родным и незаменимым человеком для императора, обладая психологической властью над тем, кто был порой страшен для окружающих. В моменты обострения душевного расстройства, припадков необузданной ярости или тревоги, часто внезапно случавшихся с Петром, только у нее на коленях он успокаивался и мгновенно засыпал — к большому облегчению всех придворных.

Будучи хорошей женой, Екатерина стала очень плохой императрицей, однако ее трудно винить за это. Она оказалась облечена верховной властью не по своей воле — каприз Петра, стечение обстоятельств, случай или судьба вознесли ее из «портомой» на российский трон. Трагедия для страны заключалась в том, что «в лице Екатерины I на престоле явился фетиш власти», и стоявшие за ее спиной сподвижники Петра «принялись торговать Россией, как своей добычей»{96}. Это удивительно верное и вместе с тем страшное по своему смыслу заявление, принадлежащее В.О. Ключевскому. Оно кажется тем примечательнее, что перекликается со словами объективного исследователя периода российской истории XVIII—XIX веков М. Семевского, отозвавшегося о правлении самого Петра Первого и его преемников — как о «повой татарщине» для России{97}.

В этих признаниях заключен приговор целой эпохе, ставшей ключевой для дальнейшего развития государства. Россия была завоевана собственным правительством и высшим сословием, совершившими государственный переворот, разрушившими прежние нормы социальных отношений и превратившими страну в свою военную добычу.

Только один Меншиков, кроме огромных земельных владений, добытых им отчасти благодаря милости Петра, отчасти благодаря злоупотреблениям властью, кроме роскошных дворцов, золота и драгоценностей, перевел в заграничные банки «на черный день» порядка 5 миллионов рублей, что превышало половину годового бюджета России к концу правления Петра Первого. Иначе говоря, только части наворованных богатств императорского денщика Алексашки Меншикова хватило бы на то, чтобы купить у шведов Лифляндию с Карелией и не ставить страну на край гибели и разорения в Северной войне.

Но эта черта — относиться к государственной казне как к своему собственному кошельку, оказалась свойственна всем преемникам Петра Первого, а также их многочисленным фаворитам и временщикам. Причем, подобно Меншикову, все эти люди смотрели на Россию, как на случайный источник богатства, действительно как на военную добычу, которая вот-вот ускользнет, и спешили набрать побольше. Императрица Елизавета, по замечанию В.О. Ключевского, «лично для себя копила деньги, как бы собираясь бежать из России, и забирала текущие казенные доходы…»{98}.

«Новая татарщина»! Но и во время выплаты дани ханам Золотой орды страна не знала такого разорения. В каждое новое правление появлялось несколько лиц, которые фактически присваивали себе большую часть бюджета государства, распоряжаясь в России, как в своей усадьбе. При Екатерине это был Меншиков, при Анне — Бирон и его семья, при Елизавете — Воронцовы, Шуваловы, Разумовские; при Екатерине Второй, правившей дольше всех, — временщиков и казнокрадов было еще больше, но и население страны несколько увеличилось к тому времени, так что «кормов» хватало всем фаворитам с избытком.

Кроме этого, яркой чертой новой государственности, с самого начала ее возникновения при Петре, было присутствие большого числа иноземцев на всех ступенях бюрократической иерархии, в армии, непосредственно вокруг трона и среди ближайших родственников правителей. Но главное — в условиях законодательного запрещения русских национальных обычаев и традиций — подражание «немцам», переодевание в «немцев», рабски слепое преклонение перед иностранной культурой стало обязательным для императорского двора и всего высшего сословия.

Иноземцы занимали офицерские должности в армии, руководящие места в администрации, задавали тон в моде и писали русскую историю. Достаточно красноречив состав российской Академии наук: первым президентом был Блюментрост, его последовательно сменяли на председательском посту Кайзерлииг, Корф, Бреверн… Членами Академии были — Герман, Бернульи, Бильфингер, Делиль, Байер, Юнкер, Вейтбрехт…

Считается, что засилье иноземцев достигло своего апогея в период правления императрицы Анны Иоанновны. Это, действительно, было тяжелое время для русского народа, национального достоинства и культуры. Так называемая «бироновщина» была сравнима просто с настоящей оккупацией страны, но не легче оказалось и после падения Бирона. Например, Анна Леопольдовна, правительница России при малолетнем сыне — императоре Иоанне V, отзывалась о коренном населении империи предельно кратко: «русские свиньи»!

Исторические факты свидетельствуют, что действия правительства в России начиная с царствования Петра и далее носили столь откровенно антинациональный характер, что, объективно говоря, их затруднительно сравнить даже с «татарщиной». Ордынские владыки редко вмешивались во внутренние дела страны, никогда не навязывали Руси свою культуру, не покушались на народные обычаи, уважали православную веру. Здесь же в новой столице утвердилась власть, превратившая Россию в завоеванную колонию.

Едва ли не с отчаяния от невозможности отыскать в действиях правительства хотя бы что-нибудь, что было бы направлено не на унижение национальной чести и разрушение экономики, историками был распространен миф о существовании «русской» партии при дворе. Кого только не записывали в нее. Там по очереди состояли и царевич Алексей, и малолетний Петр Второй, и представители родовой аристократии, вроде князя Д.М. Голицына, и Волынской — коротко говоря, в нее записывали всех, кто оказывался по разным причинам во временной оппозиции правительству.

Сам этот миф, возможно, родился в народе, все же не верившем до конца, что страна и впрямь попала под иго, от которого нет спасения. Ненависть к засилью иностранного культурного влияния, протест против социального угнетения требовали найти крайних виновников и одновременно тех, кто восстановит справедливость. И все же для большинства простых людей эти надежды не были облечены в образ конкретного героя. Последним, кого знали в народе и на кого надеялись лично — был царевич Алексей, про которого и после его смерти ходили слухи, что он чудом спасся от лютого отца «и теперь уже с казачьим войском идет на Москву».

Имя Елизаветы, как главы «русской» партии, впервые было провозглашено в среде придворной гвардии. Несмотря на крайнее легкомыслие, цесаревна, хотя бы в целях самосохранения, а также следуя советам некоторых близких лиц, издавна сообразила наладить добрые отношения с гвардейцами. Она запросто приезжала в полки, раздавала деньги, крестила солдатских и офицерских детей. Ее близкая подруга княжна Голицына действовала в интересах цесаревны другими средствами — в компании еще нескольких молодых придворных дам она отправлялась в гвардейские казармы, где ночи напролет длились бесстыдные оргии. Пьянствуя и отдаваясь солдатам, эти дамы из окружения Елизаветы удовлетворяли в первую очередь собственные порочные наклонности, но в то же время и служили своего рода наглядной рекламой для своей патронессы в глазах гвардейцев.

Тем временем озлобление против иноземцев в самой столице достигло крайних пределов. Солдаты Семеновского полка возмутились против собственных офицеров-немцев, кричали им: «У нас указ есть… надобно вас, иноземцев, прибить до смерти, вас всех перевешают!» А посреди собравшейся толпы громко поддерживали семеновцев: «Надобно иноземцев всех уходить!»

Положение при Бироне было столь тяжелым, что, словно забыв о том, каким лихом явился для России Петр, в его дочери стали видеть избавительницу от немецкого засилья! С ней связывали едва ли не надежду на возрождение русских традиций, поворот правительства лицом к народу и его нуждам.

Этого, конечно, не случилось. Правление Елизаветы было таким же «немецким» по духу, как и правление ее предшественников и преемников у власти. Но миф о «русскости» и «народности» этой императрицы уцелел, потому что был необходим для легитимации власти. В доказательство некоторые исследователи умилялись тому, что дочь Петра иногда любила послушать русские песни в исполнении своих дворовых девушек… С.М. Соловьев смотрел еще глубже, полагая, что именно Елизавета занялась «нравственным преобразованием человека и общества», заботилась о «признании в каждом человеке достоинства человеческого…»{99}.

Трудно сказать, на чем основывал уважаемый историограф свои благодушные утверждения. Его сочинения ценны с точки зрения обилия фактов, многочисленных цитат из источников, но выводы и суждения часто пристрастны или находятся в очевидной зависимости от цензуры.

Более точен в своей оценке Елизаветы был писатель и поэт Л.К. Толстой, давший ей известную поэтическую характеристику:
Веселая царицаБыла Елисавет.Поет и веселится,Порядка только нет…

При веселой Елизавете не было не только порядка, но и справедливости. Именно в се правление происходит окончательное законодательное закрепление за русским народом рабского статуса: одним из первых указов Елизаветы по восшествии на престол был запрет крепостным крестьянам приносить присягу монарху. Таким образом, абсолютное большинство населения страны лишалось последнего признака гражданственности, превращалось в массу невольников-париев, находящихся уже официально вне правового поля государства.

При «немецком» правительстве Анны старший брат Бирона, Карл, устроил у себя в имении гарем, куда насильно свозили крепостных девушек. Там же была устроена псарня, где крестьянки должны были грудью выкармливать щенков{100}. Надо отметить, что эта «забава» вскоре станет очень популярной у помещиков. Но и при «русском» правительстве Елизаветы двоюродный брат императрицы, граф Гендриков, запросто сжег однажды целую деревню и приказал еще перепахать землю, где она стояла, в наказание за то, что крестьяне случайно покалечили пару его охотничьих собак. Дело в том, что во время охоты графские собаки напали на крестьянский скот и порезали овец, а крестьяне пытались помешать им. Елизавета, узнав о происшествии, игриво погрозила кузену пальцем: «Генрих, не шали!»{101}.

В «варварской» дореформенной России действия, подобные тем, что позволил себе Гендриков, назывались разбоем. За них, невзирая на происхождение и чин, били кнутом, лишали имущества и ссылали на покаяние. Теперь разбой и насилие над жителями стали правом «благородного» человека. Редкая охота вельможи обходилась без грабежа, поджогов, порчи посевов, травли людей собаками.

Новые господа, впрочем, не считали русских крестьян за людей, и русская знать перещеголяла в этом отношении иностранцев. Троюродный брат Петра генерал-аншеф Леонтьев, жестоко наказывая своих крепостных, любил приговаривать: «С русскими так и нужно обращаться, это единственный способ с ними управиться».

Девичья фамилия этой императрицы была Скавронская, хотя, по-видимому, она много раз выступала под разными наименованиями, в том числе и таким.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

* * *

21. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II. Гл.3. Обмирщение официальной Церкви и подчинение ее светской власти в XVIII веке

20. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II, ГЛ.2. "Крепостное право" и бесправие народа в XVIII веке

19. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II, гл.2. Незаконнорожденные и разрыв с русской культурой

18. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II, гл.2. Отпрыски Петра I и его кощунственный Орден

17. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II, Гл.2. "Птенцы гнезда Петрова"

16. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II, гл.1. Эпоха Петра Первого стала временем окончательного разделения народа и государственной власти

15. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II, гл.1. "Кровавая" политика Петра I, рабство на Руси в его правление и гонения на "русскость"

14. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II, Гл.1. Безумства Петра I и постепенное разложение России

13. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.4. Утверждение новой эпохи в России с конца XVII столетия и борьба с ней древлеправославного народа

12. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.4. Казнь древлеправославных подвижников и назревание стрелецкого бунта

11. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.4. Царь Феодор Алексеевич и западные новшества