6. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.3. Карьера патриарха Никона и горе-справщики
Греческие патриархи не умели пользоваться предоставленной им свободой и властью бескорыстно и во благо своих единоверцев. Положение духовного лидера сулило множество материальных преимуществ, и потому борьба за место патриарха была часто непримиримой и жестокой. Московский монах Арсений Суханов, на личном опыте познакомившись с обычаями «цареградской» иерархии, прямо упрекал греков: «Патриархов своих давите сами, а иных в воду сажаете, и ныне в Константинополе четыре патриарха…»
Сам константинопольский патриарх Парфений писал царю Алексею Михайловичу о происходящем в греческом православии: «В нынешнее время учинилась великая смута и колебание, частые перемены патриархам и иное многое зло, а отписать Вам о том… невозможно. Если бы я написал, то святое Ваше царствие слушать того бы не изволило».
Борьбой за власть среди православных иерархов Османской империи спешили воспользоваться европейские политики, агенты разных королевских дворов и правительств в Стамбуле. Кончилось тем, что представители протестантских стран поддерживали своего кандидата на вселенский патриарший престол, а католики — другого. Так, «протестантский» патриарх Кирилл Лукарис семь раз за свою карьеру (1612—1638) терял и вновь обретал престол, а его основной конкурент «католик» Контарис — три раза. Чуть более чем за полвека (с 1595 по 1657 год) на патриаршем престоле «рум-миллети» чаще сорока раз сменились хозяева{30}.
Хуже всего было то, что это противостояние отражалось на содержании греческих богослужебных книг. Искренне, или в качестве платы за поддержку, православные кандидаты протестантской или католической сторон усваивали сами и приучали паству к иноверческим канонам и текстам. В 1628 году вышел катехизис под редакцией патриарха Лукариса, «в котором он излагал свои взгляды на веру в строгом кальвинистском духе… — писал С.А. Зеньковский. — Дурхэмский епископ Мортон даже обратился с призывом к лютеранам, советуя им “по примеру православного патриарха” присоединиться к кальвинизму»{31}.
О происходящем в греческой церкви и на православном Востоке знали в Москве. Греки давно, со времен Флорентийской унии, не имели духовного авторитета в глазах русских православных людей. Были известны их «шатания» в вере, богословские и канонические погрешности, вызванные тем, что все греческие богослужебные книги, за неимением собственных типографий и средств, печатались в западных странах, выходили из рук и под редакцией иноверцев. Знали о вражде между иерархами и борьбе между ними за власть и деньги.
Серьезной проблемой стало появление в России многочисленных авантюристов-самозванцев с православного Востока, по разным причинам отстраненным от духовной власти, но приезжавших за «милостыней» и выдававших себя за настоящих патриархов и митрополитов. Дошло до того, что специальными указами из Москвы было велено задерживать назвавшихся восточными иерархами на границе, впредь до проверки их ставленных грамот и подтверждения истинного звания и личности.
Но еще более распространенным способом мошенничества со стороны греческих архиереев был набор ими в свою свиту множества случайных людей, выдаваемых за священников или родственников. Делалось это для того, чтобы все они получали щедрые подарки от московского правительства и немалую часть из них отдавали главе делегации в качестве платы за право приехать в Россию «подкормиться».
В Москве принимали алчных путешественников, хотя и относились к ним с недоверием. Как ни жалки были современные греки, как ни отличались они от прежних великих «ромеев», граждан града Константина, они представляли собой в глазах христиан всего мира зримую связь русского православия с православием вселенским, напоминали о том, что московское благочестие имеет не доморощенный характер, а глубокие и древние христианские корни.
Кому-то из заезжих гостей, одаренному более богатым воображением или наделенному большими амбициями, возможно, и Паисию иерусалимскому[8], первому пришла мысль не довольствоваться «милостыней», а предложить русским величественный проект воссоздания всеправославной империи, новой Византии, только на этот раз во главе с Москвой.
К тому времени, несмотря на серьезные внутренние экономические и социальные проблемы, правительство Алексея Михайловича все активнее втягивается в круг внешнеполитических вопросов, союзов и противоречий, затрагивавших интересы разных стран. Одним из самых насущных был вопрос о вхождении Украины в состав Московского государства.
Жители южнорусских областей давно и настойчиво просили царя принять их под свою руку, и обязательства, налагаемые осознанием кровной и религиозной близости, требовали от Алексея дать положительный ответ на эти мольбы. Но согласие означало новую войну с Польшей. Царь и его советники колебались.
Не исключено, что появившийся тогда «византийский» проект сильно укрепил решимость московского правительства начать войну. Перспектива расширения пределов православного царства до границ Второго Рима времен его расцвета придавала новый смысл присоединению Украины как первому шагу на этом пути. Одновременно с этим сама польская война, на фоне предстоящих колоссальных перемен, могла казаться не такой уж и страшной.
Больше всего новой идеей освобождения Царьграда и объединения всех православных христиан оказались увлечены молодой царь и его «собинный друг», Никон.
Двадцатидвухлетний Алексей всерьез и с удовольствием вошел в роль василевса, освободителя единоверцев во всем мире. Царь так серьезно отнесся к своему неминуемому переезду на берега Босфора, что его сильно беспокоило незнание языка своих будущих подданных. Как человек не слишком способный к изучению иностранных языков, Алексей Михайлович нашел замечательное решение проблемы. Однажды за обедом, принимая у себя Антиохийского патриарха Макария, царь просил его молиться Богу, «как Василий Великий молился за Ефрема Сирина, и тот стал понимать по-гречески». Так бы и ему, царю, молитвами благочестивого антиохийца «уразуметь этот язык».
В другой раз, встречая делегацию греков из турецкого «рум-миллети», молодой русский царь, не без театральности, пообещал не пожалеть для спасения страждущих под иноверным игом христиан никаких усилий: «Я принял на себя обязательство, что если Богу угодно, я принесу в жертву свое войско, казну и даже кровь свою для их избавления».
Но страстный и неукротимый Никон оказался увлечен соблазнительным проектом еще сильнее, чем обладавший менее ярким темпераментом Алексей Михайлович. Такому человеку, как «ловкий и блестящий» Паисий, нетрудно было подчинить полудикого, но страстного бывшего лесного игумена своему влиянию. Иерусалимский патриарх, в свою очередь, видел, что «Московия» — обширная и богатая страна, а «московиты» — энергичные и сильные люди, искренне преданные православию. Вряд ли он сам верил в реальность осуществления проекта воссоздания новой «Византии» во главе с Москвой. Но в качестве обильного и надежного источника финансирования такая идея была превосходной.
Никон забыл о своих собственных сомнениях в греческом благочестии, о недоверии к льстивым и корыстным иерархам-авантюристам. Ведь он сам несколькими годами ранее, только войдя в круг близких к царю людей, состоящих тогда из строгих ревнителей православной веры, вслед за ними убежденно говорил: «Греки да малороссы потеряли веру, и добрых нравов у них нет».
Теперь он смотрел на них совершенно иначе. Причем серьезные перемены произошли не только во взглядах, но и в положении царского любимца. Продолжался фантастический рост его церковной карьеры. Только назначенный архимандритом Новоспасского монастыря в 1646-м, он уже в 1649-м становится новгородским митрополитом. Однако, не успев пробыть на митрополии и трех лет, в 1652 году Никон достигает вершины духовной власти — получает сан патриарха Московского и всея Руси.
Казалось, перед ним открывалась широкая дорога к заветной цели — возглавлению не только московской церкви, но и вселенского православия.
* * *
Дальнейшие действия Никона привели к столь тяжелым последствиям для развития русской духовной и общественной жизни, что краски, которыми описывают его личность, нередко сгущаются до черноты, а личность этого патриарха слишком упрощается. В действительности Никон был, без сомнения, сильно верующим человеком, при этом, как уже отмечалось, обладавшим множеством способностей и сильной волей. По-видимому, несмотря на всю властность и бескрайнее честолюбие, он искренне был увлечен задачей укрепления православия. Его нельзя считать, конечно, и заурядным карьеристом-выскочкой, тщеславным властолюбцем. Неограниченная власть и полномочия нужны были ему в первую очередь как средство для воплощения своих целей по очищению и возрождению веры. Этот сын мордовского крестьянина имел удивительную широту взглядов и смелость для их воплощения. Но все положительные задатки и свойства были в нем развиты с такой чрезмерностью, что приобретали зачастую противоположные свойства. Отрицательному результату способствовала и необразованность патриарха, его склонность действовать скорее и решительнее, чем обдумывать свои поступки.
Короткое время патриаршества Никона стало началом серьезных и драматических перемен в русском обществе. Однако прежде, чем говорить о них, необходимо рассмотреть содержание и ход никоновской «книжной справы» — единственного практического свершения патриарха.
Из всех своих замыслов Никону удалось осуществить только обрядовую реформу русской Церкви. Но по ряду причин политического и идеологического свойства она превратилась в одну из самых изолганных и малоизвестных тем русской истории. Трудно представить себе, сколько небылиц и прямой лжи было написано историками и представителями «официальной» церкви об этом событии, и продолжает писаться и говориться. Проблема освещения Раскола в научной литературе требует отдельного исследования, результаты которого принесут много недоумений и разочарований в добросовестности и компетентности известных деятелей науки, но еще более — тревоги от постоянного и весьма жесткого вмешательства государственной цензуры в России в содержание работ, посвященных острым событиям прошлого.
Рисуя перед Никоном, тогда еще архимандритом Новоспасского монастыря, заманчивые картины будущего объединения вселенского православия под его рукой, Паисий Иерусалимский указал на разницу в некоторых обрядах, принятых в Московском государстве и на христианском Востоке. Причем греческой стороной отличия представлялись как искажение именно «московитами» древних обрядов, как нарушение ими благочестивых наставлений святых отцов Церкви. Среди практических «отступлений» указывалось русское двоеперстие при крестном знамении, текст некоторых молитв, хождение при крестном ходе по солнцу, а не против, и проч.
В пользу утверждений патриарха Паисия свидетельствовало действительно повсеместное распространение троеперстия и других обрядов, отличных от принятых в русской Церкви, на всем православном Востоке, от Красного моря до Балкан. Кроме того, троеперстие было принято и среди православных Малороссии, и у белоруссов.
Московская православная обрядность оказывалась в своего рода изоляции, в одиночестве. И если раньше на эту разницу смотрели как на достоинство русской Церкви, практическое доказательство ее духовного отличия от «пошатнувшихся в вере» единоверцев из других стран, то сейчас взгляды некоторых людей изменились. В новых политических обстоятельствах, при ожидаемом принятии южнорусских областей в подданство Москвы и в перспективе войны за «византийское наследство», царю Алексею и особенно Никону обрядовые отличия стали казаться возможной помехой в практическом осуществлении грандиозных планов.
Изменения во внешней обрядности были только частью реформы. Другую значительную ее часть составляло «исправление» русских богослужебных книг. Задача состояла в редактировании их содержания для того, чтобы исключить все отличия от канонических текстов. Эта работа началась задолго до Никона и, пожалуй, не прекращалась никогда. Справщики книг при московских патриархах, и еще раньше — при митрополитах, внимательно следили за содержанием служебников, старались вовремя устранять из них вкравшиеся ошибки. Но, конечно, ограниченные технические возможности справщиков, распространенность рукописных книг, переписывавшихся по многочисленным монастырям, не позволяли осуществлять полный контроль и открывали путь для появления некоторых неточностей, хотя по большей части и незначительных.
Тем не менее необходимость редакции богослужебных текстов, создание единого исправленного образца для дальнейшей печати в московской типографии не вызывали споров и сомнений. Вопрос состоял только в том — с чем, с каким источником сверять исправляемые тексты?
Было решено взять за основание древние греческие и древние русские книги. За ними отправились из Москвы в библиотеки ближних и дальних монастырей. Была снаряжена экспедиция заграницу — монах Арсений Суханов объехал значительную часть православного Востока — от Египта до Константинополя, собрав много старинных книг. Всего в хранилище Печатного двора было свезено более двух с половиной тысяч изданий, относящихся к разному времени.
Вступление Никона на патриарший престол летом 1652 года сопровождалось торжественной и необычной клятвой, принесенной ему собором и царем. После своего соборного избрания Никон долго отказывался от предложенной ему высокой чести, несмотря на то что сам царь с боярами, стоя на коленях в Успенском соборе, умоляли его принять управление вдовствующей Церковью.
В поведении нового патриарха можно заметить следы давней традиции, когда такой отказ считался формальным проявлением пристойной скромности, но было в нем и еще кое-что, очень важное. Никон ощущал себя призванным осуществить дело возрождения и объединения православия, готовил для этого серьезные перемены в сложившейся церковной практике, а потому хотел исключительных полномочий.
«Если обещаетесь слушать меня, как вашего главного архипастыря и отца во всем, что буду возвещать вам о догматах Божиих и о правилах, если дадите мне устроить церковь, то я но вашему желанию и прошению не стану более отрекаться от великого архиерейства» — так сказал Никон, обращаясь к царю и собору. И в ответ получил требуемое единогласное и смиренное обещание.
Дальнейшие события развивались стремительно и неожиданно. В феврале следующего, 1653 года, вышла свежеотпечатанная Псалтирь, из которой по указанию патриарха Никона были исключены прежде традиционные упоминания о двосперстной форме крестного знамения и земных поклонах. И сразу вслед за этим, на первой неделе Великого поста, по московским церквям была разослана «память», иначе говоря распоряжение патриарха: «По преданию святых апостол и святых отец не подобает во церкви метания творити по колену, но в пояс бы вам творити поклоны, еще и тремя персты бы есте крестились…»
«Память» действительно поразила все общество. С. Зеньковский справедливо писал об этом: «Никон вряд ли хорошо обдумал свой первый ход в ряде намеченных обрядовых нововведений. Изменение такой важной части православного обряда, как крестное знамение, личным, ничем не мотивированным циркуляром, при этом в общих выражениях — “по преданию святых апостолов и святых отец”, было чем-то неслыханным в анналах не только русской, но и вообще христианской церкви. Даже теперь, когда обряд и религия играют гораздо меньшую роль в жизни народов, изменение крестного знамения католическим епископом или самим папой, или патриархом православной церкви представляется немыслимым»{32}.
Одним росчерком пера новый патриарх единолично, вопреки канонам отменял главнейшие церковные обряды, освященные семью веками русской церковной традиции и, кроме того, утвержденные решением Стоглавого собора 1551 года.
В намерения патриарха полностью, как кажется, не был посвящен даже царь. По крайней мере, по требованию близких людей из своего окружения, среди которых были протопопы Иван Неронов, Аввакум, царский духовный отец Стефан Вонифатьев, Алексей Михайлович настоял на том, чтобы Никон несколько приостановил свои преобразования.
Патриарх прислушался к просьбе царя и не стал настаивать на немедленном исполнении своей «памяти». Осознав необходимость более серьезной и тщательной подготовки для наступления на старый церковный устав, он решил изменить тактику.
Весь следующий год он посвятил тому, чтобы удалить из Москвы своих противников, настроенных наиболее непримиримо, а также подготовке очередного церковного собора. Весной 1654 года, когда Неронов, Аввакум и еще несколько защитников древлего благочестия отправились в ссылку, в Москве был созван новый собор.
Патриарх предложил на его рассмотрение вопрос: нуждаются ли в правке некоторые тексты русских богослужебных книг, и если да, то по каким образцам их следует исправлять — по старым ли греческим книгам и древнерусским спискам, или по новым греческим?
Собор поддержал необходимость исправлений и приговорил проводить их в соответствии с древними греческими и русскими текстами. Патриарх обещал исполнить волю собора.
В следующем, 1655 году из печати вышел новый Служебник— сборник богослужебных текстов и руководств к совершению богослужений. В его содержании, по сравнению с прежними изданиями, нашлось множество важных изменений, представленных редакторами как возвращение к первоначальным каноническим источникам. Но в действительности все имевшиеся в нем ссылки на авторитет древних греческих и русских текстов, как убедительно доказали авторы позднейших научных исследований, были «просто сознательной неправдой»{33}.
Весь этот Служебник был отредактирован справщиками Никона на основе греческого Служебника, изданного в Венеции в 1602 году и присланного Никону в дар иерусалимским патриархом Паисисм. Книга, ставшая образцом для никоновской «справы», не имела никакого отношения к старым текстам и отражала в себе практику новогреческой церкви.
Затеянная патриархом очередная атака на старинный русский церковный устав должна была окончательно сбить с толку и без того обескураженных нововведениями соотечественников. Зимой 1656 года Никон принимал в Москве двух восточных патриархов — Макария антиохийского и Гавриила сербского. С их помощью он решил бесповоротно утвердить новый обряд.
Снова в самом начале Великого поста, как и в 1653 году, после литургии в Неделю православия, когда по традиции церковь вспоминает и празднует торжество над всеми ересями, московский патриарх решил всенародно предать проклятию семь веков истории и славы русского православия. Роли были распределены заранее, и гости-патриархи, приехавшие за «милостыней», послушно следовали указаниям Никона. Только вселенский антиохийский патриарх Макарий, почти совершенно не разбиравшийся тогда в существе происходящего, но успевший изучить и понять натуру Никона, тревожно говорил своим спутникам: «Бог да даст ему чувство меры…»
Патриархи Макарий и Гавриил поочередно выходили перед собравшимся в Успенском соборе народом. Сложив три пальца правой руки по-гречески, «щепотью» — тем самым показав на себе троеперстное крестное знамение, — они свидетельствовали, что именно так должен осенять себя каждый православный христианин, потому что, по их заявлениям, только такое перстосложение является истинным и спасительным. А тот, кто дерзает креститься иначе, тем паче двоеперстно — тот еретик и противник святой церкви. Всякий, осеняющий себя двоеперстно, «да будет проклят» — возгласили перед растерянным и ужаснувшимся русским народом заезжие патриархи, чувствуя на своих спинах пристальный взгляд властного Никона.
Московский патриарх лучше кого бы то ни было знал, что все звучащие с амвона Успенского собора проклятия и обличения являются фарсом, вызваны недуховной необходимостью борьбы с ересью, а политическим расчетом. У него хранилось недавно полученное им письмо от константинопольского патриарха. Признанный первоиерарх православного мира обращался к Никону со словами увещевания и предостережения. Подобно Макарию антиохийскому, он почувствовал в главе русской патриархии человека крайних мер и безудержных порывов. В ответ на беспокойные вопросы Никона о допустимости обрядового многообразия в той или иной поместной церкви, патриарх Константинополя убеждал его не придавать значения разнице во внешних обрядах, которые могут отличаться друг от друга в зависимости от местных традиций и прочих особенностей.
Но подобные благопожелания не могли удовлетворить деятельного Никона, а дипломатичный грек не умел и не мог предоставить более убедительных доказательств.
Православные христиане были подавлены происходящим на их глазах. Они отказывались верить, что церковный устав, по которому жили их деды и прадеды, который утверждали прославленные святые, защищали великие князья и цари — всего лишь ересь, достойная проклятия!
Время доказало их правоту, хотя долгое время это всенародное отчаяние историками и миссионерами официальной церкви преподносилось как пример безграмотности и дикости граждан Московского царства. Высмеивалась их преданность «пустому обряду», который был якобы следствием ошибок невежественных переписчиков русских богослужебных книг. И только объективные исследования проблемы, появившиеся с конца XIX века, позволили разобраться в существе произведенных преобразований[9].
Из-за длительного грубого искажения фактов и недобросовестного освещения событий, содержание «книжной справы» кажется запутанным и неясным. На самом деле фактическая сторона церковной реформы прослеживается совершенно четко. Она состояла в существенном изменении нескольких важнейших обрядов и молитв, а также во множестве более мелких вмешательств в древние богослужебные тексты и особенности совершения богослужений.
Существует немало работ, в которых изложены произведенные реформаторами текстовые правки и приведены отличия введенных обрядов от прежних, поэтому здесь нет необходимости в подробностях повторять их содержание[10]. Для темы нашей книги важно обратить внимание на некоторые принципиальные моменты реформы.
Из наиболее важных новшеств было введение троеперстия — крестного знамения тремя пальцами правой руки, вместо прежнего двоеперстного.
Между тем двоеперстие представляет собой одно из древнейших символических выражений христианской веры и наполнено глубоким смыслом. На самом деле это скорее пятиперстие, поскольку каждый палец в нем имеет свое предназначение. Указательный и средний изображают два естества Спасителя — первый человеческую суть Христа, а второй — Божественную. Средний палец должен быть немного присогнут в верхнем суставе в знак того, что «Сын Божий приклонь небеса и сниде на землю». Как писал в XII веке священномученик Петр Дамаскин: «Два перста и едина рука являют распятого Господа нашего Исуса Христа в двух естествах и единой ипостаси познаваемого». Большой палец, безымянный и мизинец в двуперстии символизируют собой Святую Троицу. При этом само крестное знамение кладется только двумя перстами, указательным и средним, выражая собой суть христианства, веру в Христа — распятого на кресте Бога, сшедшего с небес и родившегося человеком для искупления людских грехов, принявшего ради этого смертные муки и воскресшего, своим воскресением победив смерть и даровав роду человеческому надежду на душевное спасение и вечную жизнь.
Каноническое происхождение и древность двоеперстия убедительно доказаны академическими исследованиями, но оно вряд ли когда-либо нуждалось в этом. Достаточно зайти в любой храм или музей, где сохранились старинные иконы, не испорченные поздними вмешательствами и исправлениями, чтобы убедиться в том, что на всех них без исключения изображено именно двоеперстное крестное знамение.
Двуперстно благословляют или крестятся святые апостолы и мученики за веру на иконах из Византии, Сирии, Александрии и Египта, на фресках со стен римских катакомб.
Троеперстие было относительно новым обрядом. Оно начинает распространяться в Палестине и вообще на православном Востоке с XIII—XIV веков. Его происхождение, так же как и причины, по которым оно вытеснило двоеперстие, до сих пор остаются неясными. Не очевиден и символический смысл троеперстия. В частности, Никон, давая распоряжение о введении нового способа крестного знамения, разъяснял, что три пальца в нем, большой, указательный и средний, соединенные вместе, обозначают Троицу. При этом остальные два пальца он приказывал оставлять без всякого применения «праздными».
Впоследствии это толкование было исправлено, и «праздным» прежде мизинцу и безымянному пальцу приписали символическое значение человеческой и божественной природы Христа. Но случилось это позднее, скорее всего, после активных споров со старообрядцами и очевидным невыгодным для триперстия сравнением с символически безупречным двуперстием.
В Московском государстве отлично знали о древности своего крестного знамения. Наставления о том, как необходимо слагать персты, помещались в предисловия к текстам важнейших богослужебных книг. С XV века на Русь, в результате контактов с греческой церковью, проникает обычай троеперстия, но широкого распространения не получает. Постановлением Стоглавого собора двуперстное крестное знамение было утверждено как единственно возможное и спасительное для православных христиан.
Со времени никоновских преобразований споры между представителями реформированной церкви и сторонниками древлеправославного благочестия о преимуществе одного или другого перстосложения не утихали на протяжении нескольких столетий. Но наиболее четко существо разногласий и аргументов сторон было выражено еще за несколько лет до начала реформы в знаменитых «Прениях с греками о вере» старца Троицесергиева монастыря Арсения Суханова.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...
* * *
21. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II. Гл.3. Обмирщение официальной Церкви и подчинение ее светской власти в XVIII веке
16. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II, гл.1. Эпоха Петра Первого стала временем окончательного разделения народа и государственной власти
15. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II, гл.1. "Кровавая" политика Петра I, рабство на Руси в его правление и гонения на "русскость"
15. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.II, гл.1. "Кровавая" политика Петра I, рабство на Руси в его правление и гонения на "русскость"
13. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.4. Утверждение новой эпохи в России с конца XVII столетия и борьба с ней древлеправославного народа
12. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.4. Казнь древлеправославных подвижников и назревание стрелецкого бунта
11. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.4. Царь Феодор Алексеевич и западные новшества
10. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.4. Обмирщение царя и последствия реформы
9. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.3. Осада Соловецкого монастыря и страшная кончина царя Алексея Михайловича
8. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.3. Темные стороны Алексеево-Никоновской реформы
7. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.3. Инок Арсений и обличение новин
6. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.3. Карьера патриарха Никона и горе-справщики
5. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.2-3. Патриарх Никон и церковная реформа
4. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.2. Вступление на царство Алексея Михайловича и Смутное время
3. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, гл.2. Борьба с западным влиянием
2. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, Гл.2. Благочестие Древней Руси и боязнь иностранцев
1. Борис Керженцев. ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ. Ч.I, Гл.1. Христианство и Новое Время
Комментарии
Отправить комментарий