3. Усилия греков в осуществлении плана по проведению церковной реформы на Руси в XVII веке
Находясь в российской столице, Паисий* поднял в беседах вопрос о некоторых расхождениях между русским и новым греческим обрядом, которые он заметил во время посещения русских церквей. Таких разногласий было немало, и они выросли на почве развития двух различных уставов церковного богослужения. Но Паисий и Никон, не зная истории устава, могли легко прийти к заключению, что Русская Церковь сама уклонилась от древнегреческого образца и развила свои местные, несогласные с греками, литургические и обрядные особенности. На самом деле, как это уже было выяснено в конце XIX века такими авторитетными историками Русской Церкви, как Е. Голубинский и Н. Каптерев - эти разногласия развились совершенно иначе. Уже в ранние века христианства существовали разнообразные уставы и различные тесты церковных служб. В годы принятия христианства Русью в Византии господствовало два близких друг другу, но все же несколько различных между собой, устава: на востоке Византии наиболее распространенным был так называемый устав Иеросалимский, составленный св. Саввой Освященным, а на западе - наоборот, преобладал так называемый Студийский или Константинопольский устав. По принятию Россией христианства греки принесли туда Студийский или Константинопольский устав, который стал основой русского устава, в то время как в Византии в ХII и в XIII веке преобладающим стал устав св. Саввы (Иеросалимский). В конце XIV и начале XV века митрополиты Московские Фотий и Киприан - первый из них грек, а второй - болгарин греческой школы - стали вводить в Россию устав св. Саввы (Иеросалимский), заменяя им Студийский устав, но они не успели довести свою реформу до конца. Поэтому в русском уставе осталось много древних, более архаических ранне-византийских черт из Студийского устава, чем в уставе, которым пользовались греки XIV и XV века. В XIV веке различие между русским и греческим церковным обрядом было уже весьма заметно, хотя русские богослужебные книги вполне соответствовали греческим книгам X - XI веков [39, с. 172 - 177; 21, с. 354]. Так как после 1439 года в России больше не было греческих митрополитов, то русская церковь так и сохранила до середины XVII века этот переходный устав, в котором более архаические элементы устава Студийского отличали его от нового греческого Иеросалимского устава. Но, к сожалению, история перемены уставов, и в Греческой Церкви и в Русской, была забыта, и греки, забывшие Студийский устав, считали старые черты русского устава нововведениями.
... В 1640-х годах Киевский митрополит Петр Могила отказался от старого русского устава и ввел в Западнорусской Церкви целиком новый Греческий устав. Также на Балканах, где Православная Церковь была под влиянием и руководством греков, во всех церквях был уже введен новый греческий Иеросалимский устав. Поэтому только Восточно-Русская Московская Церковь отличалась от всего остального православного мира некоторыми деталями богослужения и при этом пользовалась так же, как и старая Византийская Церковь до XII века, двуперстным, а не трехперстным крестным знамением, которое греки позже, в последней четверти ХVI века**, заменили на трехперстный. Создавалось тягостное впечатление, которое ввиду незнания истории устава обеими сторонами нельзя было устранить - что Русская Церковь, претендовавшая на сохранение православия в его максимальной чистоте, отошла от древнеправославного обряда и литургии и оказалась как бы в расколе с греками. Небольшие разногласия, не замечаемые раньше более скромными и тактичными патриархами и епископами, теперь превращались в важную проблему, а сам Паисий явился не только источником радужных надежд и перспектив, но и неприятных, мало кому понятных осложнений [39, с. 172 - 177].В следующем, 1650 году Паисий посылает Греческого митрополита Гавриила специально для бесед с Никоном. Не удивительно, что оказавшись в центре лестного внимания просвещенных греков, сполна одаренных пленительным восточным красноречием и умудренных наследием древней византийской культуры, Новгородский митрополит круто меняет свои взгляды по важнейшему вопросу о том, по какому образцу следует сличать обряды и книги. Если раньше Никон считал, что образцом должны служить древние («харатейные») русские списки, ибо «гречане, де и Малые Росии потеряли веру», то после 1649 года он решительно высказывается в пользу греков. Пройдет еще несколько лет, и Никон произнесет памятные слова: «Я русский и сын русского, но вера моя греческая».
Греки добились своего. Чем объяснялись их упорные усилия склонить Никона на свою сторону? Византия (и ее рассеянные по мусульманскому Востоку наследники) всегда прагматично, если не сказать эгоистично, относилась к Руси. Крещением Руси Византия решала острейшие политические вопросы: превращая беспокойного северного соседа из противника в союзника, империя развязывала себе руки в Болгарии и отчасти обеспечивала безопасность северо-восточных рубежей (это ни в коей мере не умаляет значения крещения для самой Руси!). В годы становления Московского государства (ХIVвек) обессиленные турецким натиском византийцы пытались использовать его крепнущие силы для спасения Константинополя («Убеди их, - писали они московскому митрополиту, эллинизированному болгарину Киприану, - что жертвовать на охрану святого града лучше, чем на дела благотворительности, помощь нищим и выкуп пленных». Иными словами русским предлагалось бросить своих пленных на произвол судьбы во имя укрепления столицы Византии!) В XVII веке слабые наследники былой имперской славы побуждали русского царя «принести в жертву свое войско, казну и даже кровь свою», - по простодушно лихому слову Алексея Михайловича, произнесенному в ответ на многочисленные просьбы греческих иерархов.
Вместе с тем греки явно не горели желанием сменить одних господ на других, пусть даже единоверных. Крепнущая мощь России привлекала и пугала их одновременно. Вспомним, как уже в XIX веке греки охотно принимали посредничество Англии, не раз отдававшей их на разгром и поругание туркам, только бы не принимать руку помощи, которую Россия протягивала им неоднократно. Вряд ли двумя веками ранее их отношение к Москве было более искренним и сердечным.
И все-таки русская сила и кровь требовались для освобождения Константинова града. Русских надо было призвать на помощь как п о с л у ш н о е орудие в руках вселенских патриархов. Этим очевидно и объясняется та необычайная миссионерская активность, которую проявляют греки в середине XVII столетия. А до тех пор никого не волновали обрядовые расхождения Русской и Греческой Церквей. Но убедившись в растущем могуществе России, визитеры с Востока стали настойчиво обращать внимание царя и духовенства на «недопустимые» изменения богослужебного чина, якобы вкравшиеся в практику Русской Церкви. Россию хотели чуть ли не заново крестить, чтобы подчинить духовному влиянию греков [42, с. 186 - 187].
Дальнейшая история показала, что Константинопольский престол был всего лишь приманкой, чтобы склонить русских к проведению церковной реформы. Даже историки советского периода, которых трудно заподозрить в симпатиях к старообрядцам, замечали: «В споре о наиболее важных изменениях в обряде позиция, занимаемая официальной Церковью, копировавшей греческий образец, была весьма шаткой. При ближайшем рассмотрении оказалось, что отступление от древнего обряда произвела не Русская Церковь, а Греческая» [41, с. 101]. Таким образом, становится очевидным, что для проведения церковной реформы вообще не было никаких серьезных оснований.
Поразительно, но сценарий никоновских реформ мы находим еще в 1605 г.! В тайной инструкции самозванцу Лжедмитрию I о том, как ввести унию с католиками в России, т.е., по сути, подчинить русских власти римского папы, иезуиты писали:
«д) самому государю заговаривать об унии редко и осторожно, чтоб не от него началось дело, а пусть сами русские первые предложат о некоторых неважных предметах веры, требующих преобразования, и тем проложат путь к унии;
з) намекнуть черному духовенству о льготах, белому о наградах, народу о свободе, всем - о рабстве греков;
и) учредить семинарии, для чего призвать из-за границы людей ученых, хотя светских» [55, с. 21; 106, с. 505 - 506].
Что ж, политика иезуитов в царствование Алексея Михайловича увенчалась успехом. И этим было убито сразу два зайца. С одной стороны, втянувшись в «греческий проект», Россия отвлекла на себя внимание турок, чьи владения подходили почти к самой Вене (находящейся как раз в центре Европы, на полпути между Константинополем и Па-де-Кале), и тем самым в очередной раз невольно спасла жизнь европейской цивилизации. А с другой стороны, европейцы значительно ослабили своего давнего конкурента: Россия была расчленена - если пока не физически, то духовно уж точно. Русская Церковь раскололась, причем та ее часть, которая приняла реформы и пользовалась поддержкой правительства, на столетия заразилась духом латинства, а впоследствии - и протестантизма, усвоив многие западные обычаи и догматы [55, с. 21].
Комментарии
Отправить комментарий